Page 40 - Повести Белкина

не кормя, запрягали их в кибитку проезжего; но, возвратись, нашел он

молодого человека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось
дурно, голова разболелась, невозможно было ехать… Как быть! смотритель
уступил ему свою кровать, и положено было, если больному не будет легче,
на другой день утром послать в С*** за лекарем.
На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город
за лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченным уксусом, и села
с своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил
почти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе и охая заказал себе обед.
Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила
ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы и
всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своею рукою
пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс
больного, поговорил с ним по-немецки, и по-русски объявил, что ему
нужно одно спокойствие и что дни через два ему можно будет отправиться
в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его
отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили

бутылку вина и расстались очень довольны друг другом.
Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно
весел, без умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни,
разговаривал с проезжими, вписывал их подорожные в почтовую книгу, и
так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему
расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; Дуня
собиралась к обедне. Гусару подали кибитку. Он простился с смотрителем,
щедро наградив его за постой и угощение; простился и с Дунею и вызвался
довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в
недоумении… «Чего же ты боишься? – сказал ей отец, – ведь его
высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви». Дуня
села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул, и
лошади поскакали.

Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить
своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что
тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало
ныть, ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не
утерпел и пошел сам к обедне. Подходя к церкви, увидел он, что народ уже
расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти. Он поспешно
вошел в церковь: священник выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две
старушки молились еще в углу; но Дуни в церкви не было. Бедный отец
насилу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал,