Page 42 - Повести Белкина

виноват перед тобою и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я

Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем
тебе ее? Она меня любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни
ты, ни она – вы не забудете того, что случилось». Потом, сунув ему что-то
за рукав, он отворил дверь, и смотритель, сам не помня как, очутился на
улице.
Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего
рукава сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти и
десятирублевых смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах
его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их наземь,
притоптал каблуком, и пошел… Отошед несколько шагов, он остановился,
подумал… и воротился… но ассигнаций уже не было. Хорошо одетый
молодой человек, увидя его, подбежал к извозчику, сел поспешно и
закричал: «Пошел!..» Смотритель за ним не погнался. Он решился
отправиться домой на свою станцию, но прежде хотел хоть еще раз увидеть
бедную свою Дуню. Для сего дни через два воротился он к Минскому; но
военный лакей сказал ему сурово, что барин никого не принимает, грудью

вытеснил его из передней и хлопнул дверью ему под нос. Смотритель
постоял, постоял – да и пошел.
В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у
Всех Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и
смотритель узнал Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным
домом, у самого подъезда, и гусар вбежал на крыльцо. Счастливая мысль
мелькнула в голове смотрителя. Он воротился и, поравнявшись с кучером:
«Чья, брат, лошадь? – спросил он, – не Минского ли?» – «Точно так, –
отвечал кучер, – а что тебе?» – «Да вот что: барин твой приказал мне
отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где Дуня-то его живет». – «Да
вот здесь, во втором этаже. Опоздал ты, брат, с твоей запиской; теперь уж
он сам у нее». – «Нужды нет, – возразил смотритель с неизъяснимым
движением сердца, – спасибо, что надоумил, а я свое дело сделаю». И с

этим словом пошел он по лестнице.
Двери были заперты; он позвонил, прошло несколько секунд в
тягостном для него ожидании. Ключ загремел, ему отворили. «Здесь стоит
Авдотья Самсоновна?» – спросил он. «Здесь, – отвечала молодая
служанка, – зачем тебе ее надобно?» Смотритель, не отвечая, вошел в залу.
«Нельзя, нельзя! – закричала вслед ему служанка, – у Авдотьи Самсоновны
гости». Но смотритель, не слушая, шел далее. Две первые комнаты были
темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и
остановился. В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в