Page 60 - Преступление и наказание

лихорадочное состояние, с бредом и полусознанием. Многое он потом припомнил. То
казалось ему, что около него собирается много народу и хотят его взять и куда-то вынести,
очень об нем спорят и ссорятся. То вдруг он один в комнате, все ушли и боятся его, и только
изредка чуть-чуть отворяют дверь посмотреть на него, грозят ему, сговариваются об чем-то
промеж себя, смеются и дразнят его. Настасью он часто помнил подле себя; различал и еще
одного человека, очень будто бы ему знакомого, но кого именно — никак не мог догадаться
и тосковал об этом, даже и плакал. Иной раз казалось ему, что он уже с месяц лежит; в
другой раз — что всё тот же день идет. Но об том — об том он совершенно забыл; зато
ежеминутно помнил, что об чем-то забыл, чего нельзя забывать, — терзался, мучился,
припоминая, стонал, впадал в бешенство или в ужасный, невыносимый страх. Тогда он
порывался с места, хотел бежать, но всегда кто-нибудь его останавливал силой, и он опять
впадал в бессилие и беспамятство. Наконец он совсем пришел в себя.
Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, в ясные дни, солнце всегда
длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол подле двери. У постели
его стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и
совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень в кафтане, с бородкой, и с виду
походил на артельщика. Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников
приподнялся.
— Это кто, Настасья? — спросил он, указывая на парня.
— Ишь ведь, очнулся! — сказала она.
— Очнулись, — отозвался артельщик. Догадавшись, что он очнулся, хозяйка,
подглядывавшая из дверей, тотчас же притворила их и спряталась. Она и всегда была
застенчива и с тягостию переносила разговоры и объяснения; ей было лет сорок, и была она
толста и жирна, черноброва и черноглаза, добра от толстоты и от лености; и собою даже
очень смазлива. Стыдлива же сверх необходимости.
— Вы… кто? — продолжал он допрашивать, обращаясь к самому артельщику. Но в эту
минуту опять отворилась дверь настежь, и, немного наклонившись, потому что был высок,
вошел Разумихин.
— Экая морская каюта, — закричал он, входя, — всегда лбом стукаюсь; тоже ведь
квартирой называется! А ты, брат, очнулся? Сейчас от Пашеньки слышал.
— Сейчас очнулся, — сказала Настасья.
— Сейчас очнулись, — поддакнул опять артельщик с улыбочкой.
— А вы кто сами-то изволите быть-с? — спросил, вдруг обращаясь к нему,
Разумихин. — Я вот, изволите видеть, Вразумихин; не Разумихин, как меня все величают, а
Вразумихин,51студент, дворянский сын, а он мой приятель. Ну-с, а вы кто таковы?
— А я в нашей конторе артельщиком, от купца Шелопаева-с, и сюда по делу-с.
— Извольте садиться на этот стул, — сам Разумихин сел на другой, с другой стороны
столика. — Это ты, брат, хорошо сделал, что очнулся, — продолжал он, обращаясь к
Раскольникову. — Четвертый день едва ешь и пьешь. Право, чаю с ложечки давали. Я к тебе
два раза приводил Зосимова. Помнишь Зосимова? Осмотрел тебя внимательно и сразу
сказал, что всё пустяки, — в голову, что ли, как-то ударило. Нервный вздор какой-то, паек
был дурной, говорит, пива и хрену мало отпускали, оттого и болезнь, но что ничего, пройдет
и перемелется. Молодец Зосимов! Знатно начал полечивать. Ну-с, так я вас не
задерживаю, — обратился он опять к артельщику, — угодно вам разъяснить вашу
надобность? Заметь себе, Родя, из ихней конторы уж второй раз приходят; только прежде не
этот приходил, а другой, и мы с тем объяснялись. Это кто прежде вас-то сюда приходил?
— А надо полагать, это третьегодни-с, точно-с. Это Алексей Семенович были; тоже
при конторе у нас состоит-с.
— А ведь он будет потолковее вас, как вы думаете?
— Да-с; они точно что посолиднее-с.
— Похвально; ну-с, продолжайте.
— А вот через Афанасия Ивановича Вахрушина, об котором, почитаю, неоднократно