Page 55 - Преступление и наказание

Он пошел к Неве по В—му проспекту; но дорогою ему пришла вдруг еще мысль:
«Зачем на Неву? Зачем в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на
Острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, — зарыть всё это и дерево,
пожалуй, заметить?» И хотя он чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить
в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
Но и на Острова ему не суждено было попасть, а случилось другое: выходя с В—го
проспекта на площадь, он вдруг увидел налево вход во двор, обставленный совершенно
глухими стенами. Справа, тотчас же по входе в ворота, далеко во двор тянулась глухая
небеленая стена соседнего четырехэтажного дома. Слева, параллельно глухой стене и тоже
сейчас от ворот, шел деревянный забор, шагов на двадцать в глубь двора, и потом уже делал
перелом влево. Это было глухое отгороженное место, где лежали какие-то материалы. Далее,
в углублении двора, выглядывал из-за забора угол низкого, закопченного, каменного сарая,
очевидно часть какой-нибудь мастерской. Тут, верно, было какое-то заведение, каретное или
слесарное, или что-нибудь в этом роде; везде, почти от самых ворот, чернелось много
угольной пыли. «Вот бы куда подбросить и уйти!» — вздумалось ему вдруг. Не замечая
никого во дворе, он прошагнул в ворота и как раз увидал, сейчас же близ ворот,
прилаженный у забора желоб (как и часто устраивается в таких домах, где много фабричных,
артельных, извозчиков и проч.), а над желобом, тут же на заборе, надписана была мелом
всегдашняя в таких случаях острота: «Сдесь становитца воз прещено». Стало быть, уж и тем
хорошо, что никакого подозрения, что зашел и остановился. «Тут всё так разом и сбросить
где-нибудь в кучку и уйти!»
Оглядевшись еще раз, он уже засунул и руку в карман, как вдруг у самой наружной
стены, между воротами и желобом, где всё расстояние было шириною в аршин, заметил он
большой неотесанный камень,46примерно, может быть, пуда в полтора весу, прилегавший
прямо к каменной уличной стене. За этою стеной была улица, тротуар, слышно было, как
шныряли прохожие, которых здесь всегда немало; но за воротами его никто не мог увидать,
разве зашел бы кто с улицы, что, впрочем, очень могло случиться, а потому надо было
спешить.
Он нагнулся к камню, схватился за верхушку его крепко, обеими руками, собрал все
свои силы и перевернул камень. Под камнем образовалось небольшое углубление; тотчас же
стал он бросать в него всё из кармана. Кошелек пришелся на самый верх, и все-таки в
углублении оставалось еще место. Затем он снова схватился за камень, одним оборотом
перевернул его на прежнюю сторону, и он как раз пришелся в свое прежнее место, разве
немного, чуть-чуть казался повыше. Но он подгреб земли и придавил по краям ногою.
Ничего не было заметно.
Тогда он вышел и направился к площади. Опять сильная, едва выносимая радость, как
давеча в конторе, овладела им на мгновение. «Схоронены концы! И кому, кому в голову
может прийти искать под этим камнем? Он тут, может быть, с построения дома лежит и еще
столько же пролежит. А хоть бы и нашли: кто на меня подумает? Всё кончено! Нет улик!» —
и он засмеялся. Да, он помнил потом, что он засмеялся нервным, мелким, неслышным,
долгим смехом, и всё смеялся, всё время, как проходил через площадь. Но когда он ступил
на К—й бульвар, где третьего дня повстречался с тою девочкой, смех его вдруг прошел.
Другие мысли полезли ему в голову. Показалось ему вдруг тоже, что ужасно ему теперь
отвратительно проходить мимо той скамейки, на которой он тогда, по уходе девочки, сидел и
раздумывал, и ужасно тоже будет тяжело встретить опять того усача, которому он тогда дал
двугривенный: «Черт его возьми!»
Он шел, смотря кругом рассеянно и злобно. Все мысли его кружились теперь около
одного какого-то главного пункта, — и он сам чувствовал, что это действительно такой
главный пункт и есть и что теперь, именно теперь, он остался один на один с этим главным
пунктом, — и что это даже в первый раз после этих двух месяцев.
«А черт возьми это всё! — подумал он вдруг в припадке неистощимой злобы. — Ну
началось, так и началось, черт с ней и с новою жизнию! Как это, господи, глупо!.. А сколько