Page 359 - Рассказы. Повести. Пьесы

и плакала. А теперь ничего.
Она встала и прошлась по комнате.
«Тик-ток… — стучал сторож. — Тик-ток, тик-ток…»
— Прежде всего надо, чтобы вся жизнь проходила как бы сквозь призму, — сказала
она, — то есть, другими словами, надо, чтобы жизнь в сознании делилась на простейшие
элементы, как бы на семь основных цветов, и каждый элемент надо изучать в отдельности.
Что еще сказала Нина Ивановна и когда она ушла, Надя не слышала, так как скоро
уснула.
Прошел май, настал июнь. Надя уже привыкла к дому. Бабушка хлопотала за
самоваром, глубоко вздыхала; Нина Ивановна рассказывала по вечерам про свою
философию; она по-прежнему проживала в доме, как приживалка, и должна была
обращаться к бабушке за каждым двугривенным. Было много мух в доме, и потолки в
комнатах, казалось, становились все ниже и ниже. Бабуля и Нина Ивановна не выходили на
улицу из страха, чтобы им не встретились отец Андрей и Андрей Андреич. Надя ходила по
саду, по улице, глядела на дома, на серые заборы, и ей казалось, что в городе все давно уже
состарилось, отжило и все только ждет не то конца, не то начала чего-то молодого, свежего.
О, если бы поскорее наступила эта новая, ясная жизнь, когда можно будет прямо и смело
смотреть в глаза своей судьбе, сознавать себя правым, быть веселым, свободным! А такая
жизнь рано или поздно настанет! Ведь будет же время, когда от бабушкина дома, где все так
устроено, что четыре прислуги иначе жить не могут, как только в одной комнате, в
подвальном этаже, в нечистоте, — будет же время, когда от этого дома не останется и следа
и о нем забудут, никто не будет помнить. И Надю развлекали только мальчишки из
соседнего двора; когда она гуляла по саду, они стучали в забор и дразнили ее со смехом:
— Невеста! Невеста!
Пришло из Саратова письмо от Саши. Своим веселым, танцующим почерком он писал,
что путешествие по Волге ему удалось вполне, но что в Саратове он прихворнул немного,
потерял голос, и уже две недели лежит в больнице. Она поняла, что это значит, и
предчувствие, похожее на уверенность, овладело ею. И ей было неприятно, что это
предчувствие и мысли о Саше не волновали ее так, как раньше. Ей страстно хотелось жить,
хотелось в Петербург, и знакомство с Сашей представлялось уже милым, но далеким,
далеким прошлым! Она не спала всю ночь и утром сидела у окна, прислушивалась. И в
самом деле, послышались голоса внизу; встревоженная бабушка стала о чем-то быстро
спрашивать. Потом заплакал кто-то… Когда Надя сошла вниз, то бабушка стояла в углу и
молилась, и лицо у нее было заплакано. На столе лежала телеграмма.
Надя долго ходила по комнате, слушая, как плачет бабушка, потом взяла телеграмму,
прочла. Сообщалось, что вчера утром в Саратове от чахотки скончался Александр
Тимофеич, или попросту Саша.
Бабушка и Нина Ивановна пошли в церковь заказывать панихиду, а Надя долго еще
ходила по комнатам и думала. Она ясно сознавала, что жизнь ее перевернута, как хотел того
Саша, что она здесь одинокая, чужая, ненужная и что все ей тут ненужно, все прежнее
оторвано от нее и исчезло, точно сгорело, и пепел разнесся по ветру. Она вошла в Сашину
комнату, постояла тут.
«Прощай, милый Саша!» — думала она, и впереди ей рисовалась жизнь новая,
широкая, просторная, и эта жизнь, еще неясная, полная тайн, увлекала и манила ее.
Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром простилась со своими и,
живая, веселая, покинула город, — как полагала, навсегда.
1903

ПЬЕСЫ