Page 105 - Дни и ночи

охватил тех, которые почти добежали, и заставил их повернуть обратно. Если бы ужас
смерти не повернул их, они бы добежали. Но они повернули, и тот, кто не был убит, когда
бежал вперед, был убит на обратном пути.
Когда первая атака не удалась, все началось сначала. Но если в первый раз этот ад
продолжался два часа, то во второй раз он продолжался уже пять с половиной часов. Немцы
решили не оставить живого места на берегу. Весь берег был до такой степени изрыт
воронками, что, если бы все снаряды, мины и бомбы разорвались одновременно, здесь
действительно не осталось бы в живых ни одного человека. Но снаряды рвались в разное
время, и там, где только что разорвался один, в воронке уже лежали и стреляли люди, а там,
где разрывался следующий, их не было, и эта смертельная игра в прятки, продолжавшаяся
пять с половиной часов, кончилась тем, что, когда на исходе шестого часа немцы пошли во
вторую атаку, оглохшие, полузасыпанные землей, черные от усталости бойцы поднялись в
своих окопах и, ожесточенно, в упор расстреливая все, что показывалось перед ними, отбили
и эту атаку.
После недолгой тишины кривая грохота опять полезла вверх. Самолеты заходили по
пять, по десять, по двадцать раз и пикировали так низко, что иногда их подбрасывало вверх
воздушной волной. Не обращая внимания на зенитный огонь, они штурмовали окопы, и
фонтанчики пыли поднимались кругом так, словно шел дождь.
Бомбы, фугасные и осколочные, большие и маленькие, бомбы, вырывающие воронки
глубиной в три метра, и бомбы, которые рвались, едва коснувшись земли, с осколками,
летящими так низко, что они брили бы траву, если бы она здесь была,- все это ревело над
головой в течение почти трех часов. Но когда в шесть часов вечера немцы пошли в третью
атаку, они так и не перепрыгнули через "овраг смерти".
Сабурову впервые пришлось видеть такое количество мертвецов на таком маленьком
пространстве.
Утром, когда после прихода подкрепления Сабуров пересчитал своих людей, у него
было - он твердо запомнил эту цифру - восемьдесят три человека. Сейчас, к семи часам
вечера, у него осталось в строю тридцать пять, из них две трети легкораненых. Должно быть,
то же самое было и слева и справа от него.
Окопы были разворочены, ходы сообщения в десятках мест прерваны прямыми
попаданиями бомб и снарядов, многие блиндажи выломаны и вздыблены. Все уже
кончилось, а в ушах все еще стоял сплошной грохот.
Если бы Сабурова когда-нибудь потом попросили описать все, что с ним происходило в
этот день, он мог бы рассказать это в нескольких словах: немцы стреляли, мы прятались в
окопах, потом они переставали стрелять, мы поднимались, стреляли по ним, потом они
отступали, начинали снова стрелять, мы снова прятались в окопы, и когда они переставали
стрелять и шли в атаку, мы снова стреляли по ним.
Вот, в сущности, все, что делал он и те, кто был с ним. Но, пожалуй, еще никогда в
своей жизни он не чувствовал такого упрямого желания остаться в живых. Это был не страх
смерти и не боязнь, что оборвется жизнь, такая, какая она была, со всеми ее радостями и
печалями, и не завистливая мысль, что для других придет завтра, а его, Сабурова, уже не
будет на свете.
Нет, весь этот день он был одержим одним-единственным желанием высидеть,
дождаться той минуты, когда наступит тишина, когда поднимутся немцы, когда можно будет
самому подняться и стрелять по ним. Он и все окружавшие его трижды за день ждали этого
момента. Они не знали, что будет потом, но до этой минуты они каждый раз хотели дожить
во что бы то ни стало. И когда в седьмом часу вечера была отбита последняя, третья, атака,
наступила короткая тишина, и люди в первый раз за день сказали какие-то слова, кроме
команд и страшных, нечеловеческих, хриплых ругательств, которые они кричали, стреляя в
немцев,- то эти слова оказались неожиданно тихими. Люди почувствовали, что случилось
нечто необычайно важное, что они сегодня сделали не только то, о чем потом будет
написано в сводке Информбюро: "Часть такая-то уничтожила до 700 (или 800) гитлеровцев",