Page 2 - Дни и ночи

принадлежавшие лично ей вещи.
Но о своем доме она как раз не говорила ничего, и Сабуров, слушая ее, подумал, как, в
сущности, редко за всю войну попадались ему люди, жалевшие о своем пропавшем
имуществе. И чем дальше шла война, тем реже люди вспоминали свои брошенные дома и
тем чаще и упрямее вспоминали только покинутые города.
Вытерев слезы концом платка, женщина обвела долгим вопросительным взглядом всех
слушавших ее и сказала задумчиво и убежденно:
- Денег-то сколько, трудов сколько!
- Чего трудов? - спросил кто-то, не поняв смысла ее слов.
- Обратно построить все,- просто сказала женщина.
Сабуров спросил женщину о ней самой. Она сказала, что два ее сына давно на фронте и
один из них уже убит, а муж и дочь, наверное, остались в Сталинграде. Когда начались
бомбежка и пожар, она была одна и с тех пор ничего не знает о них.
- А вы в Сталинград? - спросила она.
- Да,- ответил Сабуров, не видя в этом военной тайны, ибо для чего же еще, как не для
того, чтобы идти в Сталинград, мог разгружаться сейчас воинский эшелон в этом забытом
богом Эльтоне.
- Наша фамилия Клименко. Муж - Иван Васильевич, а дочь - Аня. Может, встретите где
живых,- сказала женщина со слабой надеждой.
- Может, и встречу,- привычно ответил Сабуров.
Батальон заканчивал выгрузку. Сабуров простился с женщиной и, выпив ковш воды из
выставленной на улицу бадейки, направился к железнодорожному полотну.
Бойцы, сидя на шпалах, сняв сапоги, подвертывали портянки. Некоторые из них,
сэкономившие выданный с утра паек, жевали хлеб и сухую колбасу. По батальону прошел
верный, как обычно, солдатский слух, что после выгрузки сразу предстоит марш, и все
спешили закончить свои недоделанные дела. Одни ели, другие чинили порванные
гимнастерки, третьи перекуривали.
Сабуров прошелся вдоль станционных путей. Эшелон, в котором ехал командир полка
Бабченко, должен был подойти с минуты на минуту, и до тех пор оставался еще не
решенным вопрос, начнет ли батальон Сабурова марш к Сталинграду, не дожидаясь
остальных батальонов, или же после ночевки, утром, сразу двинется весь полк.
Сабуров шел вдоль путей и разглядывал людей, вместе с которыми послезавтра ему
предстояло вступить в бой.
Многих он хорошо знал в лицо и по фамилии. Это были "воронежские" так про себя
называл он тех, которые воевали с ним еще под Воронежем. Каждый из них был
драгоценностью, потому что им можно было приказывать, не объясняя лишних
подробностей.
Они знали, когда черные капли бомб, падающие с самолета, летят прямо на них и надо
ложиться, и знали, когда бомбы упадут дальше и можно спокойно наблюдать за их полетом.
Они знали, что под минометным огнем ползти вперед ничуть не опасней, чем оставаться
лежать на месте. Они знали, что танки чаще всего давят именно бегущих от них и что
немецкий автоматчик, стреляющий с двухсот метров, всегда больше рассчитывает испугать,
чем убить. Словом, они знали все те простые, но спасительные солдатские истины, знание
которых давало им уверенность, что их не так-то легко убить.
Таких солдат у него была треть батальона. Остальным предстояло увидеть войну
впервые. У одного из вагонов, охраняя еще не погруженное на повозки имущество, стоял
немолодой красноармеец, издали обративший на себя внимание Сабурова гвардейской
выправкой и густыми рыжими усами, как пики, торчавшими в стороны. Когда Сабуров
подошел к нему, тот лихо взял "на караул" и прямым, немигающим взглядом продолжал
смотреть в лицо капитану. В том, как он стоял, как был подпоясан, как держал винтовку,
чувствовалась та солдатская бывалость, которая дается только годами службы. Между тем
Сабуров, помнивший в лицо почти всех, кто был с ним под Воронежем, до