Page 11 - Фотография на которой меня нет

слышал. Он бил и бил змею, пока та не перестала шевелиться. Потом он приткнул концом
палки голову змеи в камнях и обернулся. Руки его дрожали. Ноздри и глаза его расширились,
весь он был белый, «политика» его рассыпалась, и волосы крыльями висели на оттопыренных
ушах.
Мы отыскали в камнях, отряхнули и подали ему кепку.
— Пойдемте, ребята, отсюда.
Мы посыпались с горы, учитель шел за нами следом, и все оглядывался, готовый
оборонять нас снова, если змея оживет и погонится. Под горою учитель забрел в речку —
Малую Слизневку, попил из ладоней воды, побрызгал на лицо, утерся платком и спросил: —
Почему кричали, чтоб не бить гадюку через плечо?
— Закинуть же на себя змею можно. Она, зараза, обовьется вокруг палки!.. — объясняли
ребята учителю. — Да вы раньше-то хоть видели змей? — догадался кто-то спросить учителя.
— Нет, — виновато улыбнулся учитель. — Там, где я рос, никаких гадов не водится. Там
нет таких гор, и тайги нет.
Вот тебе и на! Нам надо было учителя-то оборонять, а мы?!
Прошли годы, много, ох много их минуло. А я таким вот и помню деревенского учителя
— с чуть виноватой улыбкой, вежливого, застенчивого, но всегда готового броситься вперед и
оборонить своих учеников, помочь им в беде, облегчить и улучшить людскую жизнь. Уже
работая над этой книгой, я узнал, что звали наших учителей Евгений Николаевич и Евгения
Николаевна. Мои земляки уверяют, что не только именем-отчеством, но и лицом они
походили друг на друга. «Чисто брат с сестрой!..» Тут, я думаю, сработала благодарная
человеческая память, сблизив и сроднив дорогих людей, а вот фамилии учителя с
учительницей никто в Овсянке вспомнить не может. Но фамилию учителя можно и забыть,
важно, чтоб осталось слово «учитель»! И каждый человек, мечтающий стать учителем, пусть
доживет до такой почести, как наши учителя, чтоб раствориться в памяти народа, с которым и
для которого они жили, чтоб сделаться частицей его и навечно остаться в сердце даже таких
нерадивых и непослушных людей, как я и Санька.
Школьная фотография жива до сих пор. Она пожелтела, обломалась по углам. Но всех
ребят я узнаю на ней. Много их полегло в войну. Всему миру известно прославленное имя —
сибиряк.
Как суетились бабы по селу, спешно собирая у соседей и родственников шубенки,
телогрейки, все равно бедновато, шибко бедновато одеты ребятишки. Зато как твердо держат
они материю, прибитую к двум палкам. На материи написано каракулисто: «Овсянская нач.
школа 1-й ступени». На фоне деревенского дома с белыми ставнями — ребятишки: кто с
оторопелым лицом, кто смеется, кто губы поджал, кто рот открыл, кто сидит, кто стоит, кто на
снегу лежит.
Смотрю, иногда улыбнусь, вспоминая, а смеяться и тем паче насмехаться над
деревенскими фотографиями не могу, как бы они порой нелепы ни были. Пусть напыщенный
солдат или унтер снят у кокетливой тумбочки, в ремнях, в начищенных сапогах — всего
больше их и красуется на стенах русских изб, потому как в солдатах только и можно было
раньше «сняться» на карточку; пусть мои тетки и дядья красуются в фанерном автомобиле,
одна тетка в шляпе вроде вороньего гнезда, дядя в кожаном шлеме, севшем на глаза; пусть
казак, точнее, мой братишка Кеша, высунувший голову в дыру на материи, изображает казака
с газырями и кинжалом; пусть люди с гармошками, балалайками, гитарами, с часами,
высунутыми напоказ из-под рукава, и другими предметами, демонстрирующими достаток в
доме, таращатся с фотографий.
Я все равно не смеюсь.
Деревенская фотография — своеобычная летопись нашего народа, настенная его
история, а еще не смешно и оттого, что фото сделано на фоне родового, разоренного гнезда.