Page 10 - Фотография на которой меня нет

праздничной скатертью и понаставила-а-а-а… И варенье, и брусница, и сушки, и лампасейки,
и пряники городские, и молоко в нарядном сливочнике. Я очень рад и доволен, что учитель
пьет у нас чай, безо всяких церемоний разговаривает с бабушкой, и все у нас есть, и стыдиться
перед таким редким гостем за угощение не приходится.
Учитель выпил два стакана чаю. Бабушка упрашивала выпить еще, извиняясь, по
деревенской привычке, за бедное угощение, но учитель благодарил ее, говорил, что всем он
премного доволен, и желал бабушке доброго здоровья. Когда учитель уходил из дома, я все же
не удержался и полюбопытствовал насчет фотографа: «Скоро ли он опять приедет?»
— А, штабы тебя приподняло да шлепнуло! — бабушка употребила самое вежливое
ругательство в присутствии учителя.
— Думаю, скоро, — ответил учитель. — Выздоравливай и приходи в школу, а то
отстанешь. — Он поклонился дому, бабушке, она засеменила следом, провожая его до ворот с
наказом, чтоб кланялся жене, будто та была не через два посада от нас, а невесть в каких
дальних краях.
Брякнула щеколда ворот. Я поспешил к окну. Учитель со стареньким портфелем прошел
мимо нашего палисадника, обернулся и махнул мне рукой, дескать, приходи скорее в
школу, — и улыбнулся при этом так, как только он умел улыбаться, — вроде бы грустно и в то
же время ласково и приветно. Я проводил его взглядом до конца нашего переулка и еще долго
смотрел на улицу, и было у меня на душе отчего-то щемливо, хотелось заплакать.
Бабушка, ахая, убирала со стола богатую снедь и не переставала удивляться:
— И не поел-то ничего. И чаю два стакана токо выпил. Вот какой культурный человек!
Вот че грамота делат! — И увещевала меня; — Учись, Витька, хорошеньче! В учителя, может,
выйдешь або в десятники…
Не шумела в этот день бабушка ни на кого, даже со мной и с Шариком толковала
мирным голосом, а хвасталась, а хвасталась! Всем, кто заходил к нам, подряд хвасталась, что
был у нас учитель, пил чай, разговаривал с нею про разное. И так разговаривал, так
разговаривал! Школьную фотокарточку показывала, сокрушалась, что не попал я на нее, и
сулилась заключить со в рамку, которую она купит у китайцев на базаре.
Рамку она и в самом деле купила, фотографию на стену повесила, но в город меня не
везла, потому как болел я в ту зиму часто, пропускал много уроков.
К весне тетрадки, выменянные на утильсырье, исписались, краски искрасились,
карандаши исстрогались, и учитель стал водить нас но лесу и рассказывать про деревья, про
цветки, про травы, про речки и про небо.
Как он много знал! И что кольца у дерева — это годы его жизни, и что сера сосновая идет
на канифоль, и что хвоей лечатся от нервов, и что из березы делают фанеру; из хвойных пород
— он так и сказал, — не из лесин, а из пород! — изготавливают бумагу, что леса сохраняют
влагу в почве, стало быть, и жизнь речек.
Но и мы тоже знали лес, пусть по-своему, по-деревенски, но знали то, чего учитель не
знал, и он слушал нас внимательно, хвалил, благодарил даже. Мы научили его копать и есть
корни саранок, жевать лиственничную серу, различать по голосам птичек, зверьков и, если он
заблудится в лесу, как выбраться оттуда, в особенности как спасаться от лесного пожара, как
выйти из страшного таежного огня.
Однажды мы пошли на Лысую гору за цветами и саженцами для школьного двора.
Поднялись до середины горы, присели на каменья отдохнуть и поглядеть сверху на Енисей,
как вдруг кто-то из ребят закричал:
— Ой, змея, змея!..
И все увидели змею. Она обвивалась вокруг пучка кремовых подснежников и, разевая
зубастую пасгь, злобно шипела.
Еще и подумать никто ничего не успел, как учитель оттолкнул нас, схватил палку и
принялся, молотить по змее, по подснежникам. Вверх полетели обломки палки, лепестки
прострелов. Змея кипела ключом, подбрасывалась на хвосте.
— Не бейте через плечо! Не бейте через плечо! — кричали ребята, но учитель ничего не