Page 8 - Фотография на которой меня нет

низовские окраинные избушки преобразились, ожили, засверкали чистыми окнами.
Многие дома в нашем селе строены на две половины, и не всегда во второй половине
жили родственники, случалось, просто союзники по паю. Неделю, месяц, другой они могли
еще терпеть многолюдство, теснотищу, но потом начинались раздоры, чаще всего возле печи,
меж бабами-стряпухами. Случалось, семья выселенцев снова оказывалась на улице, искала
приюту. Однако большинство семейств все же ужились между собой. Бабы посылали
парнишек в свои заброшенные дома за припрятанным скарбом, за овощью в подвал. Сами
хозяйки иной раз проникали домой. За столом сидели, спали на кровати, на давно не беленной
печи, управлялись по дому, крушили мебелишку новожители.
«Здравствуйте», — остановившись возле порога, еле слышно произносила бывшая
хозяйка дома. Чаще всего ей не отвечали, кто от занятости и хамства, кто от презрения и
классовой ненависти.
У Болтухиных, сменивших и загадивших уже несколько домов, насмехались, ерничали:
«Проходите, хвастайте, чего забыли?..»«Да вот сковороду бы взять, чигунку, клюку, ухват —
варить…»«Дак че? Бери, как свое…» — Баба вызволяла инвентарь, норовя, помимо
названного, прихватить и еще чего-нибудь: половичишки, одежонку какую-никакую,
припрятанный в ей лишь известном месте кусок полотна или холста.
Заселившие «справный» дом новожители, прежде всего бабы, стыдясь вторжения в
чужой угол, опустив долу очи, пережидали, когда уйдет «сама». Болтухины же следили за
«контрой», за недавними своими собутыльниками, подругами и благодетелями — не вынесет
ли откудова золотишко «бывшая», не потянут ли из захоронки ценную вещь: шубу, валенки,
платок. Как уличат пойманного злоумышленника, сразу в крик: «А-а, воруешь? В тюрьму
захотела?..» — «Да как же ворую… это же мое, наше…» — «Было ваше, стало наше!
Поволоку вот в сельсовет…»
Попускались добром горемыки. «Подавитесь!» — говорили. Катька Болтухина металась
по селу, меняла отнятую вещь на выпивку, никого не боясь, ничего не стесняясь. Случалось,
тут же предлагала отнятое самой хозяйке. Бабушка моя, Катерина Петровна, все деньжонки,
скопленные на черный день, убухала, не одну вещь «выкупила» у Болтухиных и вернула в
описанные семьи.
К весне в пустующих избах были перебиты окна, сорваны двери, истрепаны половики,
сожжена мебель. За зиму часть села выгорела. Молодняк иногда протапливал печи в
домнинской или какой другой просторной избе и устраивал там вечерки. Не глядя на
классовые расслоения, парни щупали по углам девок. Ребятишки как играли, так и
продолжали играть вместе. Плотники, бондари, столяры и сапожники из раскулаченных
потихоньку прилаживались к делу, смекали заработать на кусок хлеба. Но и работали, и жили
в своих, чужих ли домах, пугливо озираясь, ничего капитально не ремонтируя, прочно,
надолго не налаживая, жили, как в ночевальной заезжей избе. Этим семьям предстояло
вторичное выселение, еще более тягостное, при котором произошла единственная за время
раскулачивания трагедия в нашем селе.
Немой Кирила, когда первый раз Платоновских выбрасывали на улицу, был на заимке, и
ему как-то сумели втолковать после, что изгнание из избы произошло вынужденное,
временное. Однако Кирила насторожился и, живя скрытником на заимке со спрятанным
конем, не угнанным со двора в колхоз по причине дутого брюха и хромой ноги, нет-нет и
наведывался в деревню верхом.
Кто-то из колхозников или мимоезжих людей и сказал на заимке Кириле, что дома у них
неладно, что снова Платоновских выселяют. Кирила примчался к распахнутым воротам в тот
момент, когда уже вся семья стояла покорно во дворе, окружив выкинутое барахлишко.
Любопытные толпились в проулке, наблюдая, как самое Платошиху нездешние люди с
наганами пытаются тащить из избы. Платошиха хваталась за двери, за косяки, кричала
зарезанно. Вроде уж совсем ее вытащат, но только отпустят, она сорванными, кровящими
ногтями вновь находит, за что уцепиться.
Хозяин, чернявый по природе, от горя сделавшийся совсем черным, увещевал жену: