Page 6 - Фотография на которой меня нет

— А я что ему толкую? Я то же и толкую…
Я отвернулся, моргая на русскую печку, высунувшую толстый беленый зад в середнюю,
губы мои дрожат. Что мне толковать? Зачем толковать? На этой фотографии меня нет. И не
будет!
Бабушка настраивала самовар и занимала учителя разговорами.
— Как парнишечка? Грызть-то не унялася?
— Спасибо, Екатерина Петровна. Сыну лучше. Последние ночи спокойней.
— И слава Богу. И слава Богу. Они, робятишки, пока вырастут, ой сколько натерпишься
с имя! Вон у меня их сколько, субчиков-то было, а ниче, выросли. И ваш вырастет…
Самовар запел в кути протяжную тонкую песню. Разговор шел о том о сем. Бабушка про
мои успехи в школе не спрашивала. Учитель про них тоже не говорил, поинтересовался насчет
деда.
— Сам-от? Сам уехал в город с дровами. Продаст, деньжонками разживемся. Каки наши
достатки? Огородом, коровенкой да дровами живем.
— Знаете, Екатерина Петровна, какой случай вышел?
— Какой жа?
— Вчера утром обнаружил у своего порога воз дров. Сухих, швырковых. И не могу
дознаться, кто их свалил.
— А чего дознаваться-то? Нечего и дознаваться. Топите — и все дела.
— Да как-то неудобно.
— Чего неудобного. Дров-то нету? Нету. Ждать, когда препообный Митроха
распорядится? А и привезут сельсоветские сырье сырьем, тоже радости мало. Бабушка,
конечно, знает, кто свалил учителю дрова. И всему селу это известно. Один учитель не знает и
никогда не узнает.
Уважение к нашему учителю и учительнице всеобщее, молчаливое. Учителей уважают
за вежливость, за то, что они здороваются со всеми кряду, не разбирая ни бедных, ни богатых,
ни ссыльных, ни самоходов. Еще уважают за то, что в любое время дня и ночи к учителю
можно прийти и попросить написать нужную бумагу. Пожаловаться на кого угодно: на
сельсовет, на разбойника мужа, на свекровку. Дядя Левонтий — лиходей из лиходеев, когда
пьяный, всю посуду прибьет, Васене фонарь привесит, ребятишек поразгонит. А как
побеседовал с ним учитель — исправился дядя Левонтий. Неизвестно, о чем говорил с ним
учитель, только дядя Левонтий каждому встречному и поперечному радостно толковал:
— Ну чисто рукой дурь снял! И вежливо все, вежливо. Вы, говорит, вы… Да ежели со
мной по-людски, да я что, дурак, что ли? Да я любому и каждому башку сверну, если такого
человека пообидят!
Тишком, бочком просочатся деревенские бабы в избу учителя и забудут там кринку
молока либо сметанки, творогу, брусники туесок. Ребеночка доглядят, полечат, если надо,
учительницу необидно отругают за неумелость в обиходе с дитем. Когда на сносях была
учительница, не позволяли бабы ей воду таскать. Один раз пришел учитель в школу в
подшитых через край катанках. Умыкнули бабы катанки — и к сапожнику Жеребцову снесли.
Шкалик поставили, чтоб с учителя, ни Боже мой, копейки не взял Жеребцов и чтоб к утру, к
школе все было готово. Сапожник Жеребцов человек пьющий, ненадежный. Жена его, Тома,
спрятала шкалик и не отдавала до тех пор, пока катанки не были подшиты.
Учителя были заводилами в деревенском клубе. Играм и танцам учили, ставили
смешные пьесы и не гнушались представлять в них попов и буржуев; на свадьбах бывали
почетными гостями, но блюли себя и приучили несговорчивый в гулянке народ выпивкой их
не неволить.
А в какой школе начали работу наши учителя!
В деревенском доме с угарными печами. Парт не было, скамеек не было, учебников,
тетрадей, карандашей тоже не было. Один букварь на весь первый класс и один красный
карандаш. Принесли ребята из дома табуретки, скамейки, сидели кружком, слушали учителя,
затем он давал нам аккуратно заточенный красный карандаш, и мы, пристроившись на