Page 46 - История одного города

крин сельный, посылая сей горький продукт в отдаленнейшие места державы Российской и
получая взамен оного драгоценные металлы и меха".
Но в 1770 году Двоекуров умер, и два градоначальника, последовавшие за ним, не
только не поддержали его преобразований, но даже, так сказать, загадили их. И что всего
замечательнее, глуповцы явились неблагодарными. Они нимало не печалились упразднению
начальственной цивилизации и даже как будто радовались. Горчицу перестали есть вовсе, а
плантации перепахали, засадили капустою и засеяли горохом. Одним словом, произошло то,
что всегда случается, когда просвещение слишком рано приходит к народам младенческим и
в гражданском смысле незрелым. Даже летописец не без иронии упоминает об этом
обстоятельстве: "Много лет выводил он (Двоекуров) хитроумное сие здание, а о том не
догадался, что строит на песце". Но летописец, очевидно, и в свою очередь, забывает, что в
том-то собственно и заключается замысловатость человеческих действий, чтобы сегодня
одно здание на «песце» строить, а завтра, когда оно рухнет, зачинать новое здание на том же
«песце» воздвигать.
Таким образом, оказывалось, что Бородавкин поспел как раз кстати, чтобы спасти
погибавшую цивилизацию. Страсть строить на «песце» была доведена в нем почти до
исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по
выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал, и этак, но
настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец, за недостатком оригинальных
мыслей, остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого
предшественника.
— Руки у меня связаны, — горько жаловался он глуповцам, — а то узнали бы вы у
меня, где раки зимуют!
Тут же кстати он доведался, что глуповцы, по упущению, совсем отстали от
употребления горчицы, а потому на первый раз ограничился тем, что объявил это
употребление обязательным; в наказание же за ослушание прибавил еще прованское масло.
И в то же время положил в сердце своем: дотоле не класть оружия, доколе в городе останется
хоть один недоумевающий.
Но глуповцы тоже были себе на уме. Энергии действия они с большою находчивостью
противопоставили энергию бездействия.
— Что хошь с нами делай! — говорили одни, — хошь — на куски режь; хошь — с
кашей ешь, а мы не согласны!
— С нас, брат, не что возьмешь! — говорили другие, — мы не то что прочие, которые
телом обросли! нас, брат, и уколупнуть негде!
И упорно стояли при этом на коленях.
Очевидно, что когда эти две энергии встречаются, то из этого всегда происходит нечто
весьма любопытное. Нет бунта, но и покорности настоящей нет. Есть что-то среднее, чему
мы видали примеры при крепостном праве. Бывало, попадется барыне таракан в супе,
призовет она повара и велит того таракана съесть. Возьмет повар таракана в рот, видимым
образом жует его, а глотать не глотает. Точно так же было и с глуповцами: жевали они
довольно, а глотать не глотали.
— Сломлю я эту энергию! — говорил Бородавкин и медленно, без торопливости,
обдумывал план свой.
А глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, но не стоять на
коленах не могли. Господи! чего они не передумали в это время! Думают: станут они теперь
есть горчицу, — как бы на будущее время еще какую ни на есть мерзость есть не заставили;
не станут — как бы шелепов не пришлось отведать. Казалось, что колени в этом случае
представляют средний путь, который может умиротворить и ту и другую стороны.
И вдруг затрубила труба, и забил барабан. Бородавкин, застегнутый на все пуговицы и
полный отваги, выехал на белом коне. За ним следовал пушечный и ружейный снаряд.
Глуповцы думали, что градоначальник едет покорять Византию, а вышло, что он замыслил
покорить их самих…