Page 62 - История одного города

— Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной
конституции документ сей в себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая,
принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом не
завершается! По времени, выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь
утешимся тем, что возложим упование наше на бога!
Тем не менее нет никакого повода сомневаться, что Беневоленский рано или поздно
привел бы в исполнение свое намерение, но в это время над ним уже нависли тучи. Виною
всему был Бонапарт. Наступил 1811 год, и отношения России к Наполеону сделались
чрезвычайно натянутыми. Однако ж слава этого нового "бича божия" еще не померкла и
даже достигла Глупова. Там, между многочисленными его почитательницами (замечательно,
что особенною приверженностью к врагу человечества отличался женский пол), самый
горячий фанатизм выказывала купчиха Распопова.
— Уж как мне этого Бонапарта захотелось! — говаривала она Беневоленскому, —
кажется, ничего бы не пожалела, только бы глазком на него взглянуть!
Сначала Беневоленский сердился и даже называл речи Распоповой «дурьими», но так
как Марфа Терентьевна не унималась, а все больше и больше приставала к градоначальнику:
вынь да положь Бонапарта, то под конец он изнемог. Он понял, что не исполнить требование
"дурьей породы" невозможно, и мало-помалу пришел даже к тому, что не находил в нем
ничего предосудительного.
— Что же! пущай дурья порода натешится! — говорил он себе в утешение, — кому от
этого убыток!
И вот он вступил в секретные сношения с Наполеоном…
Каким образом об этих сношениях было узнано — это известно одному богу; но
кажется, что сам Наполеон разболтал о том князю Куракину во время одного из своих petits
leve's. И вот, в одно прекрасное утро, Глупов был изумлен, узнав, что им управляет не
градоначальник, а изменник, и что из губернии едет особенная комиссия ревизовать его
измену.
Тут открылось все: и то, что Беневоленский тайно призывал Наполеона в Глупов, и то,
что он издавал свои собственные законы. В оправдание свое он мог сказать только то, что
никогда глуповцы в столь тучном состоянии не были, как при нем, но оправдание это не
приняли, или, лучше сказать, ответили на него так, что "правее бы он был, если б глуповцев
совсем в отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек, кои продерзостно
законами именует, воздержался".
Была теплая лунная ночь, когда к градоначальническому дому подвезли кибитку.
Беневоленский твердою поступью сошел на крыльцо и хотел было поклониться на все
четыре стороны, как с смущением увидел, что на улице никого нет, кроме двух жандармов.
По обыкновению, глуповцы в этом случае удивили мир своею неблагодарностью, и как
только узнали, что градоначальнику приходится плохо, так тотчас же лишили его своей
популярности. Но как ни горька была эта чаша, Беневоленский испил ее с бодрым духом.
Внятным и ясным голосом он произнес: "Бездельники!" — и, сев в кибитку, благополучно
проследовал в тот край, куда Макар телят не гонял.
Так окончил свое административное поприще градоначальник, в котором страсть к
законодательству находилась в непрерывной борьбе с страстью к пирогам. Изданные им
законы в настоящее время, впрочем, действия не имеют.

Но счастию глуповцев, по-видимому, не предстояло еще скорого конца. На смену
Беневоленскому явился подполковник Прыщ и привез с собою систему администрации еще
более упрощенную.
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный
кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня
седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых
виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все