Page 64 - История одного города

втрое. Пчела роилась необыкновенно, так что меду и воску было отправлено в Византию
почти столько же, сколько при великом князе Олеге. Хотя скотских падежей не было, но кож
оказалось множество, и так как глуповцам за всем тем ловчее было щеголять в лаптях,
нежели в сапогах, то и кожи спровадили в Византию полностию, и за все получили чистыми
ассигнациями. А поелику навоз производить стало всякому вольно, то и хлеба уродилось
столько, что, кроме продажи, осталось даже на собственное употребление. "Не то что в
других городах, — с горечью говорит летописец, — где железные дороги 16 не успевают
перевозить дары земные, на продажу назначенные, жители же от бескормицы в отощание
приходят. В Глупове, в сию счастливую годину, не токмо хозяин, но и всякий наймит ел хлеб
настоящий, а не в редкость бывали и шти с приварком".
Прыщ смотрел на это благополучие и радовался. Да и нельзя было не радоваться ему,
потому что всеобщее изобилие отразилось и на нем. Амбары его ломились от приношений,
делаемых в натуре; сундуки не вмещали серебра и золота, а ассигнации просто валялись на
полу.
Так прошел и еще год, в течение которого у глуповцев всякого добра явилось уже не
вдвое или втрое, но вчетверо. Но по мере того, как развивалась свобода, нарождался и
исконный враг ее — анализ. С увеличением материального благосостояния приобретался
досуг, а с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу
вещей. Так бывает всегда, но глуповцы употребили эту "новоявленную у них способность"
не для того, чтобы упрочить свое благополучие, а для того, чтоб оное подорвать.
Неокрепшие в самоуправлении, глуповцы начали приписывать это явление
посредничеству какой-то неведомой силы. А так как на их языке неведомая сила носила
название чертовщины, то и стали думать, что тут не совсем чисто и что, следовательно,
участие черта в этом деле не может подлежать сомнению. Стали присматривать за Прыщом
и нашли в его поведении нечто сомнительное. Рассказывали, например, что однажды кто-то
застал его спящим на диване, причем будто бы тело его было кругом обставлено
мышеловками. Другие шли далее и утверждали, что Прыщ каждую ночь уходит спать на
ледник. Все это обнаруживало нечто таинственное, и хотя никто не спросил себя, какое кому
дело до того, что градоначальник спит на леднике, а не в обыкновенной спальной, но всякий
тревожился. Общие подозрения еще более увеличились, когда заметили, что местный
предводитель дворянства с некоторого времени находится в каком-то
неестественно-возбужденном состоянии и всякий раз, как встретится с градоначальником,
начинает кружиться и выделывать нелепые телодвижения.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но
у него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот не весьма
замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый
день с раннего утра он отправлялся в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из
обывательских кухонь. В короткое время обоняние его было до такой степени изощрено, что
он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
Уже при первом свидании с градоначальником предводитель почувствовал, что в этом
сановнике таится что-то не совсем обыкновенное, а именно, что от него пахнет трюфелями.
Долгое время он боролся с своею догадкою, принимая ее за мечту воспаленного съестными
припасами воображения, но чем чаще повторялись свидания, тем мучительнее становились
сомнения. Наконец он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю
дворянской опеки Половинкину.
— Пахнет от него! — говорил он своему изумленному наперснику, — пахнет! Точно
вот в колбасной лавке!
— Может быть, они трюфельной помадой голову себе мажут-с? — усомнился

16 О железных дорогах тогда и помину не было, но это один из тex безвредных анахронизмов, каких очень
много встречается в «Летописи». — Изд.