Page 1 - Изумруд

А. И. Куприн
Изумруд

Посвящаю памяти несравненного пегого рысака Холстомера

I

Четырехлетний жеребец Изумруд – рослая беговая лошадь американского склада,
серой, ровной, серебристо-стальной масти – проснулся, по обыкновению, около полуночи в
своем деннике. Рядом с ним, слева и справа и напротив через коридор, лошади мерно и
часто, все точно в один такт, жевали сено, вкусно хрустя зубами и изредка отфыркиваясь от
пыли. В углу на ворохе соломы храпел дежурный конюх. Изумруд по чередованию дней и по
особым звукам храпа знал, что это – Василий, молодой малый, которого лошади не любили
за то, что он курил в конюшне вонючий табак, часто заходил в денники пьяный, толкал
коленом в живот, замахивался кулаком над глазами, грубо дергал за недоуздок и всегда
кричал на лошадей ненатуральным, сиплым, угрожающим басом.
Изумруд подошел к дверной решетке. Напротив него, дверь в дверь, стояла в своем
деннике молодая вороная, еще не сложившаяся кобылка Щеголиха. Изумруд не видел в
темноте ее тела, но каждый раз, когда она, отрываясь от сена, поворачивала назад голову, ее
большой глаз светился на несколько секунд красивым фиолетовым огоньком. Расширив
нежные ноздри, Изумруд долго потянул в себя воздух, услышал чуть заметный, но крепкий,
волнующий запах ее кожи и коротко заржал. Быстро обернувшись назад, кобыла ответила
тоненьким, дрожащим, ласковым и игривым ржанием.
Тотчас же рядом с собою направо Изумруд услышал ревнивое, сердитое дыхание. Тут
помещался Онегин, старый, норовистый бурый жеребец, изредка еще бегавший на призы в
городских одиночках. Обе лошади были разделены легкой дощатой переборкой и не могли
видеть друг друга, но, приложившись храпом к правому краю решетки, Изумруд ясно учуял
теплый запах пережеванного сена, шедший из часто дышащих ноздрей Онегина… Так
жеребцы некоторое время обнюхивали друг друга в темноте, плотно приложив уши к голове,
выгнув шеи и все больше и больше сердясь. И вдруг оба разом злобно взвизгнули, закричали
и забили копытами.
– Бал-луй, черт! – сонно, с привычной угрозой, крикнул конюх.
Лошади отпрянули от решетки и насторожились. Они давно уже не терпели друг друга,
но теперь, как три дня тому назад в ту же конюшню поставили грациозную вороную
кобылу, – чего обыкновенно не делается и что произошло лишь от недостатка мест при
беговой спешке, – то у них не проходило дня без нескольких крупных ссор. И здесь, и на
кругу, и на водопое они вызывали друг друга на драку. Но Изумруд чувствовал в душе
некоторую боязнь перед этим длинным самоуверенным жеребцом, перед его острым запахом
злой лошади, крутым верблюжьим кадыком, мрачными запавшими глазами и особенно перед
его крепким, точно каменным, костяком, закаленным годами, усиленным бегом и прежними
драками.
Делая вид перед самим собою, что он вовсе не боится и что сейчас ничего не
произошло, Изумруд повернулся, опустил голову в ясли и принялся ворошить сено мягкими,
подвижными, упругими губами. Сначала он только прикусывал капризно отдельные травки,
но скоро вкус жвачки во рту увлек его, и он по-настоящему вник в корм. И в то же время в
его голове текли медленные равнодушные мысли, сцепляясь воспоминаниями образов,
запахов и звуков и пропадая навеки в той черной бездне, которая была впереди и позади
теперешнего мига.
«Сено», – думал он и вспомнил старшего конюха Назара, который с вечера задавал
сено.
Назар – хороший старик; от него всегда так уютно пахнет черным хлебом и чуть-чуть