Page 170 - Ленька Пантелеев

Прейснер поправил очки и, близоруко приблизив тетрадку к тонкому прямому носу, стал
проглядывать первые строчки. Ленька увидел, как покраснели у него уши и как задергались,
поползли на сторону редакторские губы...
- Гм... Интересно... Под Маяковского стараешься?
- А что ж, - сказал Ленька. - Может быть, немножко есть. Я люблю Маяковского.
- Да?.. По-твоему, это поэзия?
- Что?
- Маяковский.
- А что же это такое, если не поэзия?
- Маяковский-то? Это рубленая проза, вот что. Голая политика и ни на грош поэзии.
- Что значит - голая?
- Ну, милый мой, мне трудно тебе это объяснить. Ты Тютчева читал когда-нибудь?
- Читал, конечно. И люблю.
- Странно...
Прейснер еще полистал тетрадку, закрыл ее и протянул Леньке:
- На, возьми.
- Что?
- А то, что эту ерунду я печатать не буду.
- Почему ерунду? - возмутился Ленька. - Ты же даже не прочел до конца!
- Не прочел и читать не собираюсь. Я уже вижу, что это за штучки. Должен тебе сказать,
что у нас журнал литературно-художественный. Мы никакой политикой не занимаемся...
Пошли лучше свою поэму в "Правду" или в "Бедноту"... Может быть, там напечатают... и
почтовом ящике.
Не скажи Прейснер этих последних слов про почтовый ящик, может быть, все и
обошлось бы. Но тут Ленька рассвирепел. Он чувствовал, что это глупо и недостойно, но не
мог удержаться и, выхватив из рук редактора тетрадку, крикнул ему в лицо:
- Дурак ты очкастый!
И, запихав тетрадку в карман, он решительно зашагал к дверям. И тут, когда он выходил
из класса, он вдруг услышал, как Прейснер вполголоса крикнул ему в спину:
- Вор! Колонист!..
Ленька похолодел. Кровь хлынула в голову, на несколько секунд перестало биться
сердце.
Он повернулся, медленно, на негнущихся ногах, подошел к Прейснеру и сквозь зубы
чуть слышно выговорил:
- Повтори... Что ты сказал?
- Я? - забормотал Прейснер, поправляя очки. - Я ничего не сказал. Тебе послышалось,
наверно...
Ленька схватил его за грудь, но тотчас отпустил, повернулся и вышел из класса.
По щекам его бежали слезы. Так вот оно что!.. Вот о чем шушукаются за его спиной эти
чистенькие мальчики и девочки! Вот на что намекал давеча Изя Шнеерзон! Гадины!
Аристократы! Но как и откуда они узнали о его прошлом?!.
Первая мысль его была - уйти из школы. С этой мыслью он возвращался домой. Но, уже
поднимаясь по лестнице, он вдруг решил:
- Нет, не уйду!.. С какой стати я буду уходить? Стыдиться? Кого? Этих гогочек? Да на
них ведь в конце концов и сердиться нельзя. Ведь они даже правы. Ведь я действительно -
бывший вор и бывший воспитанник колонии... Но разве они понимают что-нибудь в жизни,
эти маменькины сынки? Разве они разбираются в чем-нибудь? Сосунки, которые с пеленок
живут чужим трудом, осуждают меня... А вот Стеша, которая, конечно, все отлично знает, ни
одним словом не попрекнула меня. А Юрка разве не знал? А другие комсомольцы? Или Изя,
или Федя Янов... Нет, уж из-за одних этих ребят стоит остаться в школе!..
И еще одно обстоятельство повлияло на его решение остаться. Может быть, он
отчетливо и не сознавал этого, но все-таки в глубине души он чувствовал, что в классе его не