Page 84 - Ленька Пантелеев

Сделав два шага, Лодыгин остановился. Леньке показалось, что он хочет что-то сказать
ему или матери. Человек с повязкой сильно толкнул его браунингом в спину.
- А ну, пошел, не задерживаться! - крикнул он.
Молодой человек, не ожидая удара, споткнулся.
- Осторожно! - сказал он очень тихо.
Его еще раз ударили. Он опять споткнулся и чуть не упал.
За столом офицеров раздался громкий хохот.
- А-а! Большевик! Засыпался, молодчик? Дайте, дайте ему, братцы!.. К стенке его,
каналью!..
Провожаемый смехом, он шел к выходу. Уже в дверях он оглянулся, прищурился и
громко, на весь ресторан, но очень спокойно, легко и даже, как показалось Леньке, весело
сказал:
- Смеется тот, кто смеется последний!..
Ленька на всю жизнь запомнил и эту фразу, и голос, каким она была сказана. Даже и
сейчас еще она звучит в его ушах.
Дверь хлопнула.
Александра Сергеевна сидела, закрыв руками лицо. Плечи ее дергались.
- Мама... не надо, - прохныкал Ленька.
К столику, покачиваясь, опять подходил пьяный штабс-капитан.
Александра Сергеевна вскочила. Офицер что-то хотел сказать ей. Он улыбался и
покручивал ус. Она изо всех сил ударила его в грудь. Он схватился за стул, не удержался и
упал. Она побежала к выходу. Ленька за ней...
Когда они поднялись к себе в коридор, Александра Сергеевна упала на кровать и
зарыдала. У Леньки у самого стучали зубы, но он успокаивал мать, бегал к Рыжику за водой,
доставал у соседей валерьянку...
Возвращаясь из кухни, он услышал на лестнице, площадкой ниже, голос старика
Пояркова.
- Кокнули молодчика, - говорил кому-то хозяин гостиницы своим добродушным
стариковским голосом.
- Без суда и следствия?
- Ну какие уж тут, батенька, суды и следствия!.. Вывели на улицу - и к стенке.
- Большевик?
- Корреспондент ихней газеты из Иваново-Вознесенска...
Ленька вернулся к матери. Он ничего не сказал ей. Но когда она слегка успокоилась и
задремала, он вышел на лестницу, прижался горячим лбом к стене и громко заплакал.
Слезы душили его, они ручьями текли по носу, по щекам, стекали за воротник рубашки.
Захлебываясь, он полез в карман за платком. Вместе с грязной скомканной тряпочкой,
которая еще недавно носила название носового платка, он вытащил из кармана смявшуюся и
ставшую мягкой, как желе, конфету. От конфеты пахло шоколадом, помадкой, забытыми
запахами кондитерского магазина. Он отошел в угол, бросил конфету на каменный пол и с
наслаждением, какого никогда раньше не испытывал, примял, раздавил ее, как паука, носком
сандалии. Потом счистил о ребро ступени прилипшую к подошве бумажку, вытер слезы и
вернулся в коридор.
Мать лежала, уткнувшись лицом в подушку. Плечи ее дергались.
- Мамочка, ты что? Что с тобой?
- Ничего, детка, - глухо ответила она сквозь слезы. - Оставь меня. У меня немножко
болят зубы.
Он не знал, что делать, чем ей помочь. Как на грех, не было дома Нонны Иеронимовны.
Старуха с утра ушла в город и до сих пор не возвратилась.
Через некоторое время начался сильный обстрел района. Опять все вокруг содрогалось и
ходило ходуном.
Ленька прилег рядом с матерью на кровать. Уткнувшись лицом в подушку, мать тихо