Page 74 - Мой генерал

оказывается, и так! Дедушка рисовал вдруг реку совершенно красной. И плотину тоже! И
крутой берег напротив. Он менял только оттенки красного цвета. Немного порозовее,
немного покирпичнее. И получалось красиво, хотя, если смотреть поближе, ясно, что
дедушка такой же художник, как и я.
– Это наследственное, – шутил я, разрывая свои рисунки, – немного похуже, чем у
тебя!
– Не скажи! – возразил дед. – Я не умею рисовать, но вкладываю свои эмоции в цвет.
Понимаешь, в цвет!
Я кивал ему, обнимал за шею, мы бросали краски и сидели просто так, разглядывая
строгую полосу плотины, рыжие скалы на крутом противоположном берегу, высвеченные
солнцем кедрачи, пену, плывущую по воде, сиреневые вспышки электросварки, слушали
гудки консольных кранов и далекие взрывы. Это взрывали породу в карьере.
Дедушка трепал меня за волосы, я клал голову к нему на колени и смотрел вверх, в
небо, бездонное и синее, где нет, совершенно нет никакого края.
– Не может же быть, – размышлял я, – чтобы там не было больше людей! Нигде!
Дедушка задирал голову, смотрел долго, внимательно, широко раскрыв глаза. Потом
разглядывал меня.
– Ну? – спрашивал я. – Ответь!
Он улыбался.
– Не может! – соглашался он. – Где-то есть! Непременно есть. – И говорил загадочно: –
Если человек хочет, люди есть везде…
Я слушал дедушкин голос. Трогал рукой его колючий подбородок, снова глядел в небо
и спрашивал:
– Тебе хорошо?
– Хорошо! – отвечал дедушка. И говорил медленно, разглядывая небо. – Как не хочется
умирать, Антошка!

Сожженные рисунки

Я смеялся в ответ, говорил ему:
– Ты никогда не умрешь, понятно? Ты не смеешь!
Он смеялся тоже, отвечал:
– Ваше приказание будет выполнено!
А потом внезапно умолкал. Смотрел на реку уже совсем другими глазами. Какими-то
отрешенными, то есть смотрящими пусто, без интереса. Потом собирал краски. Рвал листы с
красными рисунками. Собирал мои обрывки. Аккуратно подносил спичку.
Наши рисунки вспыхивали, и обратно мы шли налегке – ведь кисточки и краски
свободно помещались в моем кармане.
Как я жалею теперь об этом… Как жалко, что наши рисунки лежат незаметной грудкой
пепла там, на горе, а пройдет зима, растает снег, и не будет даже этой грудки. Пепел
растворится, его смоет ручей и отнесет в реку… И уже не останется ничего от наших
рисунков… Зачем? Зачем мы сжигали их, зачем я не собирал тогда наши картинки, ну
зачем?..
Потом дедушка купил маленький радиоприемник. Он носил его всюду, куда бы мы ни
шли. Это, признаться, не очень нравилось мне. Ведь раньше мы могли помолчать.
Послушать, как поют птицы или шумит река, а теперь все время играла музыка, но она
раздражала дедушку, он сердился отчего-то, крутил приемник, искал другую волну,
успокаивался ненадолго, если находил последние известия, а потом опять нервничал, и я не
мог, никак не мог понять – что с ним.
Однажды мы шли по улице и вдруг женский голос по радио сказал:
«Григорий Иванович Самойлов разыскивает дочь Надежду, эвакуированную в тысяча
девятьсот сорок первом году из Харькова и пропавшую во время бомбежки эшелона в ста