Page 88 - Мой генерал

война погубила и их.
Словно умер трубач. Живой, да не живой. Ходит, ест, пьет, но будто не он ходит, ест,
пьет. А другой человек совсем. Музыку до войны больше всего любил. После войны
слышать не может. В новой квартире радиопроводку снял. Только газеты читает. Оркестр из
жизни вычеркнул. Устроился на завод.
Потом женился. Жену зовут Катя. Родился сын. Сережа. Теперь уже в институт
поступил. И музыканту стало казаться, что войны и не было никакой. Что все во сне
приснилось. Что не прощался он с Катей и сыном, не уезжал в грузовике на войну – просто
время куда-то исчезло. Время его мук.
Стал он оживать. Радио провел в квартире. Правда, когда музыка, старается выключать.
И жена с сыном выключают, понимают его.
И вдруг он услышал: в радиопередаче рассказывали про Сережу.
Он даже похолодел…
Все в нем перевернулось.

Не верю!

Я смотрел на гостя во все глаза.
Откуда он все это придумал? В какой книжке прочитал?
Нет, не подумайте, будто я ему не поверил. Такое было, я слыхал. Но разве могло быть
это с ним? Вон он какой. Ничего особенного. В вышитой рубашке. Руки мягкие, влажные,
неприятно даже. Совсем обыкновенный, словом, а ведь он про героя рассказывал! Про
трубача! Такие же в кино только. В книгах. На пионерских сборах о них говорят, а на самом
деле их, может, и нет. А если и есть, то, наверное, где-то. В Москве, например. В Верховном
Совете. А этот дяденька живет в маленьком городке на Украине. Не слыхал никогда даже
такого названия…
Я гляжу на человека в вышитой рубашке и никак не могу понять, что он – тот трубач.
Нет, не могу… Да еще он, может быть, мой дед!
Это мне помогает. Нет, нет, говорю я себе, дедушка мой здесь, а это рассказы,
вымысел, я этого человека совсем не знаю, не имею к нему отношения, вот он встанет
сейчас, выйдет на улицу, и все… Я буду думать, что просто услышал страшный рассказ.
Пусть это даже правда, что он говорил. И пусть он будет героем, мало ли…
Но гость не уходит. Не исчезает, как в сказке. А сидит. Они с дедом курят, молчат. Я
слышу его дыхание, его осторожное покашливание. Никуда он не денется, не исчезнет, не
уйдет. Он существует действительно, этот человек, и его нельзя убрать, передвинуть куда-
нибудь в угол, чтобы не мешал остальным.
– Как будем действовать? – спрашивает дедушка.
– У него на руке была родинка. На локтевом сгибе, – говорит человек.
Дедушка сосредоточенно молчит. Я лихорадочно вспоминаю – есть ли у папы родинка?
По-моему, нет. А может, есть, только не замечал.
Дед опускает голову, качает головой:
– Не помню.
– А последняя надежда – фотография, – говорит человек. – Я слыхал, существует
экспертиза. Можно установить, тот человек или не тот.
Он лезет в карман, достает бумажник и вынимает из нее пожелтевшую фотографию.
Там какой-то веселый мужчина, молодая женщина. Белобрысый мальчишка обнимает их. Он
повернулся немного боком и смотрит куда-то вверх. Может, на птицу. А может, на облака.
Я смотрю на карточку придирчиво. Но сердце колотится набатом. И в висках стучит
молоточками. И душно.
Я подношу фотографию к глазам. Неужели это папа?
Папа! Это сразу ясно.
Но, может, не он? Конечно, не он!