Page 4 - Шинель

Рассмотрев ее хорошенько у себя дома, он открыл, что в двух-трех местах, именно на спине
и на плечах, она сделалась точная серпянка: сукно до того истерлось, что сквозило, и
подкладка расползлась. Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже
предметом насмешек чиновникам; от нее отнимали даже благородное имя шинели и
называли ее капотом. В самом деле, она имела какое-то странное устройство: воротник ее
уменьшался с каждым годом более и более, ибо служил на подтачиванье других частей ее.
Подтачиванье не показывало искусства портного и выходило, точно, мешковато и некрасиво.
Увидевши, в чем дело, Акакий Акакиевич решил, что шинель нужно будет снести к
Петровичу, портному, жившему где-то в четвертом этаже по черной лестнице, который,
несмотря на свой кривой глаз и рябизну по всему лицу, занимался довольно удачно
починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков, – разумеется, когда бывал в
трезвом состоянии и не питал в голове какого-нибудь другого предприятия. Об этом
портном, конечно, не следовало бы много говорить, но так как уже заведено, чтобы в повести
характер всякого лица был совершенно означен, то, нечего делать, подавайте нам и
Петровича сюда. Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у
какого-то барина; Петровичем он начал называться с тех пор, как получил отпускную и стал
попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом, без разбору,
по всем церковным, где только стоял в календаре крестик. С этой стороны он был верен
дедовским обычаям и, споря с женой, называл ее мирскою женщиной и немкой. Так как мы
уже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать слова два; но, к сожалению, о ней
не много было известно, разве только то, что у Петровича есть жена, носит даже чепчик, а не
платок; но красотою, как кажется, она не могла похвастаться; по крайней мере при встрече с
нею одни только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и
испустивши какой-то особый голос.
Взбираясь по лестнице, ведшей к Петровичу, которая, надобно отдать справедливость,
была вся умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом,
который ест глаза и, как известно, присутствует неотлучно на всех черных лестницах
петербургских домов, – взбираясь по лестнице, Акакий Акакиевич уже подумывал о том,
сколько запросит Петрович, и мысленно положил не давать больше двух рублей. Дверь была
отворена, потому что хозяйка, готовя какую-то рыбу, напустила столько дыму в кухне, что
нельзя было видеть даже и самых тараканов. Акакий Акакиевич прошел через кухню, не
замеченный даже самою хозяйкою, и вступил, наконец, в комнату, где увидел Петровича,
сидевшего на широком деревянном некрашеном столе и подвернувшего под себя ноги свои,
как турецкий паша. Ноги, по обычаю портных, сидящих за работою, были нагишом. И
прежде всего бросился в глаза большой палец, очень известный Акакию Акакиевичу, с
каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп. На шее у
Петровича висел моток шелку и ниток, а на коленях была какая-то ветошь. Он уже минуты с
три продевал нитку в иглиное ухо, не попадал и потому очень сердился на темноту и даже на
самую нитку, ворча вполголоса: «Не лезет, варварка; уела ты меня, шельма этакая!» Акакию
Акакиевичу было неприятно, что он пришел именно в ту минуту, когда Петрович сердился:
он любил что-либо заказывать Петровичу тогда, когда последний был уже несколько под
куражем, или, как выражалась жена его: «осадился сивухой, одноглазый черт». В таком
состоянии Петрович обыкновенно очень охотно уступал и соглашался, всякий раз даже
кланялся и благодарил. Потом, правда, приходила жена, плачась, что муж-де был пьян и
потому дешево взялся; но гривенник, бывало, один прибавишь, и дело в шляпе. Теперь же
Петрович был, казалось, в трезвом состоянии, а потому крут, несговорчив и охотник
заламливать черт знает какие цены. Акакий Акакиевич смекнул это и хотел было уже, как
говорится, на попятный двор, но уж дело было начато. Петрович прищурил на него очень
пристально свой единственный глаз, и Акакий Акакиевич невольно выговорил:
– Здравствуй, Петрович!
– Здравствовать желаю, судырь, – сказал Петрович и покосил свой глаз на руки Акакия
Акакиевича, желая высмотреть, какого рода добычу тот нес.