Page 2 - Детство. Отрочество. После бала

Карл Иваныч удивился, оставил в покое мои подошвы и с беспокойством стал
спрашивать меня: о чем я? не видел ли я чего дурного во сне?.. Его доброе немецкое лицо,
участие, с которым он старался угадать причину моих слез, заставляли их течь еще обильнее:
мне было совестно, и я не понимал, как за минуту перед тем я мог не любить Карла Иваныча
и находить противными его халат, шапочку и кисточку; теперь, напротив, все это казалось
мне чрезвычайно милым, и даже кисточка казалась явным доказательством его доброты. Я
сказал ему, что плачу оттого, что видел дурной сон – будто maman умерла и ее несут
хоронить. Все это я выдумал, потому что решительно не помнил, что мне снилось в эту ночь;
но когда Карл Иваныч, тронутый моим рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мне
казалось, что я точно видел этот страшный сон, и слезы полились уже от другой причины.
Когда Карл Иваныч оставил меня и я, приподнявшись на постели, стал натягивать
чулки на свои маленькие ноги, слезы немного унялись, но мрачные мысли о выдуманном сне
не оставляли меня. Вошел дядька Николай – маленький, чистенький человечек, всегда
серьезный, аккуратный, почтительный и большой приятель Карла Иваныча. Он нес наши
платья и обувь: Володе сапоги, а мне покуда еще несносные башмаки с бантиками. При нем
мне было бы совестно плакать; притом утреннее солнышко весело светило в окна, а Володя,
передразнивая Марью Ивановну (гувернантку сестры), так весело и звучно смеялся, стоя над
умывальником, что даже серьезный Николай, с полотенцем на плече, с мылом в одной руке и
с рукомойником в другой, улыбаясь, говорил:
– Будет вам, Владимир Петрович, извольте умываться.
Я совсем развеселился.
4
– Sind Sie bald fertig? – послышался из классной голос Карла Иваныча.
Голос его был строг и не имел уже того выражения доброты, которое тронуло меня до
слез. В классной Карл Иваныч был совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся,
умылся и, еще с щеткой в руке, приглаживая мокрые волосы, явился на его зов.
Карл Иваныч, с очками на носу и книгой в руке, сидел на своем обычном месте, между
дверью и окошком. Налево от двери были две полочки: одна – наша, детская, другая – Карла
Иваныча, собственная. На нашей были всех сортов книги – учебные и неучебные: одни
5
стояли, другие лежали. Только два больших тома «Histoire des voyages» , в красных
переплетах, чинно упирались в стену; а потом и пошли, длинные, толстые, большие и
маленькие книги, – корочки без книг и книги без корочек; все туда же, бывало, нажмешь и
всунешь, когда прикажут перед рекреацией привести в порядок библиотеку, как громко
называл Карл Иваныч эту полочку. Коллекция книг на собственной если не была так
велика, как на нашей, то была еще разнообразнее. Я помню из них три: немецкую брошюру
об унавоживании огородов под капусту – без переплета, один том истории Семилетней
войны – в пергаменте, прожженном с одного угла, и полный курс гидростатики. Карл
Иваныч бо́льшую часть своего времени проводил за чтением, даже испортил им свое
зрение; но, кроме этих книг и «Северной пчелы», он ничего не читал.
В числе предметов, лежавших на полочке Карла Иваныча, был один, который больше
всего мне его напоминает. Это – кружок из кардона, вставленный в деревянную ножку, в
которой кружок этот подвигался посредством шпеньков. На кружке была наклеена картинка,
представляющая карикатуры какой-то барыни и парикмахера. Карл Иваныч очень хорошо
клеил и кружок этот сам изобрел и сделал для того, чтобы защищать свои слабые глаза от
яркого света.
Как теперь вижу я перед собой длинную фигуру в ваточном халате и в красной
шапочке, из-под которой виднеются редкие седые волосы. Он сидит подле столика, на
котором стоит кружок с парикмахером, бросавшим тень на его лицо; в одной руке он держит

4 Скоро ли вы будете готовы? (нем. )

5 «История путешествий» (фр. ).