Page 4 - Детство. Отрочество. После бала

Maman

Матушка сидела в гостиной и разливала чай; одной рукой она придерживала чайник,
другою – кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она
смотрела пристально, она не замечала этого, не замечала и того, что мы вошли.
Так много возникает воспоминаний прошедшего, когда стараешься воскресить в
воображении черты любимого существа, что сквозь эти воспоминания, как сквозь слезы,
смутно видишь их. Это слезы воображения. Когда я стараюсь вспомнить матушку такою,
какою она была в это время, мне представляются только ее карие глаза, выражающие всегда
одинаковую доброту и любовь, родинка на шее, немного ниже того места, где вьются
маленькие волосики, шитый белый воротничок, нежная сухая рука, которая так часто меня
ласкала и которую я так часто целовал; но общее выражение ускользает от меня.
Налево от дивана стоял старый английский рояль; перед роялем сидела черномазенькая
моя сестрица Любочка и розовенькими, только что вымытыми холодной водой пальчиками с
заметным напряжением разыгрывала этюды Clementi. Ей было одиннадцать лет; она ходила
в коротеньком холстинковом платьице, в беленьких, обшитых кружевом панталончиках и
7
октавы могла брать только arpeggio . Подле нее вполуоборот сидела Марья Ивановна в
чепце с розовыми лентами, в голубой кацавейке и с красным сердитым лицом, которое
приняло еще более строгое выражение, как только вошел Карл Иваныч. Она грозно
посмотрела на него и, не отвечая на его поклон, продолжала, топая ногой, считать: «Un, deux,
8
trois, un, deux, trois» , – еще громче и повелительнее, чем прежде.
Карл Иваныч, не обращая на это ровно никакого внимания, по своему обыкновению, с
немецким приветствием, подошел прямо к ручке матушки. Она опомнилась, тряхнула
головкой, как будто желая этим движением отогнать грустные мысли, подала руку Карлу
Иванычу и поцеловала его в морщинистый висок, в то время как он целовал ее руку.
9
– Ich danke, lieber Карл Иваныч, – и, продолжая говорить по-немецки, она спросила: –
Хорошо ли спали дети?
Карл Иваныч был глух на одно ухо, а теперь от шума за роялем вовсе ничего не слыхал.
Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной рукой о стол, стоя на одной ноге, и с улыбкой,
которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой и сказал:
– Вы меня извините, Наталья Николаевна?
Карл Иваныч, чтобы не простудить своей голой головы, никогда не снимал красной
шапочки, но всякий раз входя в гостиную, спрашивал на это позволения.
– Наденьте, Карл Иваныч… Я вас спрашиваю, хорошо ли спали дети? – сказала maman,
подвинувшись к нему и довольно громко.
Но он опять ничего не слыхал, прикрыл лысину красной шапочкой и еще милее
улыбался.
– Постойте на минутку, Мими, – сказала maman Марье Ивановне с улыбкой, – ничего
не слышно.
Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно делалось несравненно
лучше, и кругом все как будто веселело. Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком
мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной улыбке
состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо
прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно.
Поздоровавшись со мною, maman взяла обеими руками мою голову и откинула ее

7 Арпеджио – звуки аккорда, следующие один за другим.

8 Раз, два, три, раз, два, три (фр. ).

9 Благодарю, милый (нем. ).