Page 32 - Ночевала тучка золотая

За нашей спиной в горах снова гулко взорвалось, и девочка, в самой середине колонны,
произнесла — мы услышали — «хочу домой». И заплакала.
Все зашевелились, оглядываясь и вслушиваясь, как ее утешают. Ей говорили:
— Ну, чего ты! Чего испугалась, смотри! Вот наш дом! Видишь? Здесь теперь все
наше, и дом, и речка, и горы… Мы приехали, чтобы здесь жить!
В горах в который раз прогрохотало. Мы стояли перед входом в новую жизнь и не
торопились туда войти.
Думаю, что все мы переживали и чувствовали себя одинаково. А мысли были такие
скользящие, неясные, но вовсе не о том, что мы приехали домой и что все тут теперь наше…
А нашего — тут — были только мы сами. Мы да наши ноги, которые и всегда готовы
были драпануть, случись хоть что-нибудь. Да наши души, о которых говорят, что их, то есть
душ, будто бы нет…
Отчего же в тот момент, я помню, точно помню, так сильно болело у меня, да,
наверное, не только у меня, внутри?
Может быть, от ужасной догадки, что не ждет нас на новом месте никакое счастье.
Впрочем, мы и не знали, что это такое. Мы просто хотели жить.

8

День хвали вечером, так говорят.
А пока во дворе, замкнутом с трех сторон домами, с четвертой — живой колючей
изгородью, — сбросили имущество, что дали в дорогу: несколько ящиков с консервными
банками, на которых были заграничные этикетки, флягу прогорклого растительного масла
откуда-то из запасов ОРСа, припасенного самим директором, странные подарочные мешочки
с ненашенскими этикетками и кучу тряпья.
К счастью, в двухэтажном доме, во всех его комнатах оказались койки с матрацами, а
кому не хватило коек, постелили прямо на полу.
Девочек, их было меньше, разместили на первом этаже, мальчиков на втором, а самых
старших, шести-, семиклассников, в одном из крыльев одноэтажки. Другое ее крыло было
отдано под кухню и столовую. Вторую одноэтажку заняли директор и воспитатели. Здесь же
находились склад и другие служебные помещения.
Но это был видимый порядок, которого удалось достичь в течение нескольких недель.
Все остальное складывалось стихийно, то есть вообще никак не складывалось. Три
воспитателя да директор — и весь штат колонии. Никто никого не знал, и не было
возможности сразу учесть эту полутысячную махину, сведенную волею случая вместе.
Не имелось повара, да и варить оказалось нечего. В красивых американских банках
обнаружились зеленые крапивные щи. В подарочных пакетах, которые раздали по группам,
не успев их проверить, содержалось: письмо от английских профсоюзов — тред-юнионов,
газета «Британский союзник», несколько пачек сигарет, презервативы, плоские бумажные
спички, а также рекламные красавицы в непотребных позах.
Пока Петр Анисимович догадался, что эти пакеты предназначены вовсе не детям,
половина воспитанников дымила сигаретами, а презервативы надували и подбрасывали в
воздух… Красавиц развесили по стенам, для верности подписав карандашом, что у них как
называется. «Британский союзник» пошел на подтирку, и, поскольку единственный туалет
загадили с первого дня до крыши и все вокруг тоже, теперь это делали за стеной дома, у
зеленой ограды, и повсюду валялись клочки непривычно жесткой союзнической газеты.
Пожалуй, она оказалась здесь всего полезней.
Банки же от крапивных щей использовали вместо тарелок, разрезав каждую пополам.
Ложки ребята добывали сами и держали при себе. У многих были самодельные, вырезанные
из куска дерева. Да и нечего было есть пока этими ложками. Бурда, которую с самого начала
варили в таганке на самодельной кухонке, гущи никакой не имела, называлась затирухой:
кукурузная мука, вода и постное директорское масло, ее можно пить из консервной банки