Page 96 - В списках не значился

и я тоже. Просто у меня такая работа.
Еще не успев подняться наверх, Плужников услышал рев двигателей и почувствовал,
как дрожит земля: трактора стаскивали к Тереспольским воротам крупнокалиберные
крепостные орудия. Опять множество немцев вертелось вокруг, и Плужников поначалу
решил не рисковать и вернуться. Но немцы были заняты своими делами, и он все-таки
двинулся в дальние развалины. Там можно было надеяться встретить одинокий патруль, а на
большее он и не мог сейчас рассчитывать.
Прошлый раз он ходил левее: его тогда интересовал берег за поворотом Мухавца. Но
сейчас он уже не думал о том, что должен расстаться с Миррой, — сейчас сама мысль эта
была для него ужасна, — и поэтому он свернул вправо, в подвалы, через которые мог
подобраться к трехарочным воротам. Там все время сновали немцы, и именно там он мог
напомнить им, кто хозяин этой крепости.
Теперь он шел осторожно: куда осторожнее, чем тогда, когда уперся грудью в автомат
Небогатова. Он не боялся столкнуться с немцами в подземельях, но они могли бродить
поверху, могли услышать его шаги или увидеть его самого сквозь многочисленные проломы.
Он перебегал открытые места, а в темных нишах подолгу останавливался, настороженно
вслушиваясь.
Он услышал близкие шаркающие шаги именно в одной из таких глухих, беспросветных
ниш. Кто-то шел прямо на него, шел медленно, старчески волоча ноги, не пытаясь
приглушить шум. Плужников беззвучно сбросил автомат с предохранителя и весь напрягся,
ожидая того, кто так беззаботно топал по подвалам, достаточно светлым от бесчисленных
дыр и проломов. Вскоре совсем близко тяжело вздохнули и сказали тихо и озабоченно:
— Озяб я. Озяб.
Плужников готов был шагнуть из ниши, потому что сказано это было так по-русски,
что никаких сомнений уже не могло оставаться. Но он не успел шагнуть, как неизвестный
вдруг запел. Запел жалобным детским голосом бессмысленно и тупо:
Васька-савраска,
Шурка-каурка,
Ванька-буланка
Сенька-гнедой…
Плужников замер. Что-то страшное и беспросветно безнадежное было в этом пении. А
неизвестный снова и снова уныло тянул одно и то же:
Васька-савраска,
Шурка-каурка,
Ванька-буланка,
Сенька-гнедой…
Послышался шум осыпавшихся кирпичей, тяжелое дыхание, и неизвестный певец
попал в луч света, совсем рядом с Плужниковым, выйдя из-за поворота. И Плужников узнал
его, узнал сразу, несмотря на длинные, свалявшиеся, красные от кирпичной пыли волосы.
Узнал и шагнул навстречу:
— Волков? Вася Волков?
Волков замолчал. Стоял перед ним, пошатываясь, тупо глядя безумными
отсутствующими глазами.
— Волков, да очнись же! Это я, Плужников! Лейтенант Плужников!
Шурка-каурка…
— Вася, это же я, я!
Васька-савраска…
— Да очнись же ты, Волков, очнись! — Плужников схватил его за грудь, встряхнул. —
Это я, я, лейтенант Плужников, твой командир!
Что-то осмысленное вспыхнуло на миг в безумных глазах Волкова. Как он попал сюда,
в эти подвалы? Что ел, где спал, как до сих пор не наткнулся на немцев? Все это только
промелькнуло в голове Плужникова; спросил он о другом: