Page 94 - В списках не значился

— Нет, не это самое страшное. Я боялась услышать, что ты — не такой.
— Какой — не такой?
— Не тот, кого я люблю. Молчи, пожалуйста, молчи! Я помню, какая я, не думай, что я
могу забыть это. Меня всю жизнь жалели: и дети и взрослые — все жалели! Но когда
жалеют, отдают половину, понимаешь? А ты, ты остался из-за меня, ты прогнал этих, ты не
бросил меня, не оставил тут, не отправил к немцам, как они тебе предлагали! Я же слышала
все, каждое слово слышала!
Она крепко прижимала к груди его руку, плакала и говорила, говорила, дрожа, как в
ознобе. Все вдруг рухнуло для нее: и привычная настороженная пугливость, и робость, и
застенчивость. Горячая благодарность словно растопила все оковы, искреннее чувство любви
и нежности затопило ее, заставив забыть обо всем, и она спешила рассказать ему об этом,
излить всю себя, ни на что, не рассчитывая и ни на что не надеясь.
— Я же никогда, никогда в жизни и помечтать-то не смела, что могу полюбить! Мне же
с детства, с самого детства все-все только одно и твердили, что я — калека, что я несчастная,
что я не такая, как остальные девочки. Даже мама об этом говорила, потому что жалела меня
и хотела, чтобы я привыкла к тому, что я — такая, привыкла и не страдала бы больше. И я
уже привыкла, совсем привыкла, и поэтому с девочками не дружила, а только с
мальчишками. Девочки ведь про любовь всегда говорят и планы всякие строят, а я что могла
построить, о чем помечтать? Я, может быть, глупости сейчас говорю и даже, наверное,
глупости, но ты ведь все понимаешь, правда? Я просто не могу молчать, я боюсь замолчать,
потому что тогда, когда я замолчу, начнешь говорить ты и скажешь, что я — дура набитая,
что нашла время влюбляться. А разве мы виноваты, что время такое, разве мы виноваты? Я
боюсь замолчать, Коля, а у меня уже нет сил говорить. Сил нет, а я боюсь, боюсь в тишине
остаться, боюсь того, что ты скажешь сейчас…
Плужников обнял ее, нежно и бережно поцеловал в дрожавшие распухшие губы. И
почувствовал кровь.
— Это я губы грызла, чтобы не закричать. Когда они уговаривали тебя.
— Больно?
— Меня никто никогда не целовал. А наверху — война. А я такая счастливая, такая
счастливая, что у меня сердце сейчас разорвется. — Мирра прильнула к нему, говорила еле
слышно, почти беззвучно. — Ты больше не сиди по ночам за столом, ладно? Ты ложись, а я
рядом сяду и всю ночь буду отгонять от тебя крыс. Всю ночь и всю жизнь, Коля, какая нам
осталась…

2

Теперь они говорили и говорили и никак не могли наговориться. Лежали рядом,
укрывшись шинелью и бушлатами, согреваясь одним теплом, и сердца их бились одинаково
бурно и одинаково устало.
— А твоя сестра похожа на тебя?
— Наверно, нет. Она похожа на маму, а я — на отца.
— Значит, у тебя был красивый папа. А это очень важно.
— Почему?
— Счастливый внук всегда бывает похожим на деда.
— А счастливая внучка?
— Тоже. Скажи… Только — честно, слышишь? Обязательно честно.
— Честное слово.
— Честное-честное-пречестное?
— Честное-пречестное.
Она помолчала, повозилась, поплотнее укрыла его.
— Твоя мама очень огорчится, когда увидит меня? По тому, как робко, приглушенно
прозвучали эти слова, он понял, как важен для нее ответ. И еще крепче обнял ее.