Page 2 - Завтра была война...

согласное молчание.
Мне почему-то и сейчас не хочется вспоминать, как мы убегали с уроков, курили в
котельной и устраивали толкотню в раздевалке, чтобы хоть на миг прикоснуться к той,
которую любили настолько тайно, что не признавались в этом самим себе. Я часами смотрю
на выцветшую фотографию, на уже расплывшиеся лица тех, кого нет на этой земле: я хочу
понять. Ведь никто же не хотел умирать, правда?
А мы и не знали, что за порогом нашего класса дежурила смерть. Мы были молоды, а
незнания молодости восполняются верой в собственное бессмертие. Но из всех мальчиков,
что смотрят на меня с фотографии, в живых осталось четверо.
Как молоды мы были.
Наша компания тогда была небольшой: три девочки и трое ребят — я, Пашка Остапчук
да Валька Александров. Собирались мы всегда у Зиночки Коваленко, потому что у Зиночки
была отдельная комната, родители с утра пропадали на работе, и мы чувствовали себя
вольготно. Зиночка очень любила Искру Полякову, дружила с Леночкой Боковой; мы с
Пашкой усиленно занимались спортом, считались «надеждой школы», а увалень
Александров был признанным изобретателем. Пашка числился влюбленным в Леночку, я
безнадежно вздыхал по Зине Коваленко, а Валька увлекался только собственными идеями,
равно как Искра собственной деятельностью. Мы ходили в кино, читали вслух те книги,
которые Искра объявляла достойными, делали вместе уроки и — болтали. О книгах и
фильмах, о друзьях и недругах, о дрейфе «Седова», об интербригадах, о Финляндии, о войне
в Западной Европе и просто так, ни о чем.
Иногда в нашей компании появлялись еще двое. Одного мы встречали приветливо, а
второго откровенно не любили.
В каждом классе есть свой тихий отличник, над которым все потешаются, но которого
чтут как достопримечательность и решительно защищают от нападок посторонних. У нас
того тихаря звали Вовиком Храмовым: чуть ли не в первом классе он объявил, что зовут его
не Владимиром и даже не Вовой, а именно Вовиком, да так Вовиком и остался. Приятелей у
него не было, друзей тем более, и он любил «прислониться» к нам. Придет, сядет в уголке и
сидит весь вечер, не раскрывая рта, — одни уши торчат выше головы. Он стригся под
машинку и поэтому обладал особо выразительными ушами. Вовик прочитал уйму книг и
умел решать самые заковыристые задачи; мы уважали его за эти качества и за то, что его
присутствие никому не мешало.
А вот Сашку Стамескина, которого иногда притаскивала Искра, мм не жаловали. Он
был из отпетой компании, ругался как ломовой. Но Искре вздумалось его перевоспитывать, и
Сашка стал появляться не только в подворотнях. А мы с Пашкой такчасто дрались с ним и с
его приятелями, что забыть этого уже не могли: У меня, например, сам собой начинал ныть
выбитый лично им зуб, когда я обнаруживал Сашку на горизонте. Тут уж не до приятельских
улыбок, но Искра сказала, что будет так, и мы терпели.
Зиночкины родители поощряли наши сборища. Семья у них была с девичьим уклоном.
Зиночка родилась последней, сестры ее уже вышли замуж и покинули отчий кров. В семье
главной была мама: выяснив численный перевес, папа быстро сдал позиции. Мы редко
видели его, поскольку возвращался он обычно к ночи, но если случалось прийти раньше, то
непременно заглядывал в Зиночкнну комнату и всегда приятно удивлялся:
— А, молодежь? Здравствуйте, здравствуйте. Ну, что новенького?
Насчет новенького специалистом была Искра. Она обладала изумительной
способностью поддерживать разговор.
— Как вы рассматриваете заключение Договора о ненападении с фашистской
Германией?
Зинин папа никак это не рассматривал. Он неуверенно пожимал плечами я виновато
улыбался. Мы с Пашкой считали, что он навеки запуган прекрасной половиной
человечества. Правда, Искра чаще всего задавала вопросы, ответы на которые знала назубок.
— Я рассматриваю это как большую победу советской дипломатии. Мы связали руки