Page 3 - Завтра была война...

самому агрессивному государству мира.
— Правильно, — говорил Зинин папа. — Это ты верно рассудила. А вот у нас сегодня
случай был: заготовки подали не той марки стали…
Жизнь цеха была ему близка и понятна, и он говорил о ней совсем не так, как о
политике. Он размахивал руками, смеялся и сердился, вставал и бегал по комнате, наступая
нам на ноги. Но мы не любили слушать его цеховые новости: нас куда больше интересовали
спорт, авиация и кино. А Зинин папа всю жизнь точил какие-то железные болванки; мы
слушали с жестоким юношеским равнодушием. Папа рано или поздно улавливал его и
смущался.
— Ну, это мелочь, конечно. Надо шире смотреть, я понимаю.
— Какой-то он у меня безответный, — сокрушалась Зина.-Никак не могу его
перевоспитать, прямо беда.
— Родимые пятна, — авторитетно рассуждала Искра. — Люди, которые родились при
ужасающем гнете царизма, очень долго ощущают в себе скованность воли и страх перед
будущим.
Искра умела объяснять, а Зиночка — слушать. Она каждого слушала по-разному, но
зато всем существом, словно не только слышала, но и видела, осязала и обоняла
одновременно. Она была очень любопытна и чересчур общительна, почему ее не все и не
всегда посвящали в свои секреты, но любили бывать в их семье с девичьим уклоном.
Наверное, поэтому здесь было по-особому уютно, по-особому приветливо и по-
особому тихо. Папа и мама разговаривали негромко, поскольку кричать было не на кого.
Здесь вечно что-то стирали и крахмалили, чистили и вытряхивали, жарили и парили и
непременно пекли пироги. Они были из дешевой темной муки; я до сих пор помню их вкус и
до сих пор убежден, что никогда не ел ничего вкуснее этих пирогов с картошкой. Мы пили
чай с дешевыми карамельками, лопали пироги и болтали. А Валька шлялся по квартире и
смотрел, чего бы изобрести.
— А если я к водопроводному крану примусную горелку присобачу?
— Чтобы чай был с керосином?
— Нет, чтобы подогревать. Чиркнешь спичкой, труба прогреется, и вода станет
горячей.
— Ну, собачь,-соглашалась Зина.
Валька что-то пристраивал, грохотал, дырявил стены и гнул трубу. Ничего путного у
него никогда не выходило, но Искра считала, что важна сама идея.
— У Эдисона тоже не все получалось.
— Может, мне Вальку разок за уши поднять? — предлагал Пашка. — Эдисона один раз
подняли, и он сразу стал великим изобретателем.
Пашка и вправду мог поднять Вальку за уши: он был очень силен. Влезал по канату,
согнув ноги пистолетом, делал стояку на руках и лихо вертел на турнике «солнце». Это
требовало усиленных тренировок, и книг Пашка не читал, но любил слушать, когда их
читали другие. А так как чаще всего читала Лена
Бокова, то Пашка слушал не столько ушами, сколько глазами, он начал дружить с
Леной еще с пятого класса и был постоянен в своих симпатиях и занятиях. Искра тоже
неплохо читала, но уж очень любила растолковывать прочитанное, и мы предпочитали Лену,
если предполагалось читать нечто особенно интересное. А читали мы тогда много, потому
что телевизоров еще не изобрели и даже дешевое дневное кино было нам не по карману.
А еще мы с детства играли в то, чем жили сами. Классы соревновались не за отметки
или проценты, а за честь написать письмо папанинцам или именоваться «чкаловским», за
право побывать на открытии нового цеха завода или выделить делегацию для встречи
испанских детей.
Я попал однажды в такую делегацию, потому что победил на стометровке, а Искра —
как круглая отличница и общественница. Мы принесли с этой встречи ненависть к фашизму,
переполненные сердца и по четыре апельсина. И торжественно съели эти апельсины всем