Page 6 - Завтра была война...

стыдом, и Зиночка еще не была уверена, кто кого переборет.
Накинув крючок на входную дверь, Зиночка бросилась в комнату и первым делом
старательно задернула занавески. А потом в лихорадочной спешке стала срывать с себя
одежду, кидая ее куда попало: халатик, рубашку, лифчик, трусики… Она лишь взялась за
них, оттянула резинку и тут же отпустила — резинка туго щелкнула по смуглому животу, и
Зиночка опомнилась. Постояла, ожидая, когда уймется застучавшее сердце, и тихонечко
пошла к большому маминому зеркалу. Она приближалась к нему как к бездне: чувствуя
каждый шаг и не решаясь взглянуть. И, только оказавшись перед зеркалом, подняла глаза.
В свинцовом зеркальном холодке отразилась смуглая маленькая девушка с круглыми
от преступного любопытства, блестящими, как вишенки, глазами. Вся она казалась
шоколадной, и лишь не по росточку крупная грудь да полоски от бретелек были
неправдоподобно белыми, словно не принадлежавшими этому телу. Зиночка впервые
сознательно разглядывала себя как бы со стороны, любовалась и одновременно пугалась
того, что казалось ей уже созревшим. Но созревшей была только грудь, а бедра никак не
хотели наливаться, и Зиночка сердито похлопала по ним руками. Однако бедра еще можно
было терпеть: все-таки они хоть чуточку да раздались за лето, и талия уже образовалась. А
вот ноги огорчали всерьез: они сбегали каким-то коку-сом, несоразмерно утончаясь к
щиколоткам. И икры еще были плоскими, и коленки еще не округлились и торчали, как у
девчонки-пятиклашки. Все выглядело просто отвратительно, и Зиночка с беспокойством
подозревала, что природа ей тут не поможет. И вообще все счастливые девочки жили в
прошлом веке, потому что тогда носили длинные платья.
Зиночка осторожно приподняла грудь, словно взвешивая: да, это уже было взрослым,
полным будущих ожиданий. Значит. такая она будет — кругленькая, тугая, упругая.
Конечно, хорошо бы еще подрасти, хоть немного; Зина вытянулась на цыпочках,
прикидывая, какой она станет, когда наконец подрастет, и, в общем, осталась довольна.
«Подождите, вы еще не так будете на меня смотреть!» — самодовольно подумала она и
потанцевала перед зеркалом, мысленно напевая модное «Утомленное солнце».
И тут ворвался звонок. Он ворвался так неожиданно, что Зиночка сначала ринулась к
дверям, как вертелась перед зеркалом. Потом метнулась назад, торопливо, кое-как напялила
разбросанную одежду и вернулась в прихожую, на ходу застегивая халатик.
— Кто там?
— Это я, Зиночка.
— Искра? — Зина сбросила крючок. — Знала бы, что это ты, сразу бы открыла. Я
думала…
— Саша из школы ушел.
— Как ушел?
— Совсем. Ты же знаешь, у него только мама. А теперь за ученье надо платить, вот он
и ушел.
— Вот ужас-то! — Зина горестно вздохнула и примолкла.
Она побаивалась Искорку, хотя была почти на год старше. Очень любила ее, в меру
слушалась и всегда побаивалась той напористости, с которой Искра решала все дела и за
себя и за нее и вообще за всех, кто, по ее мнению, в этом нуждался.
Мама Искры до сих пор носила потертую чоновскую кожанку, сапоги и широкий
ремень, оставлявший после удара жгучие красные полосы. Про эти полосы Искра никому
никогда не говорила, потому что стыд был больнее. И еще потому, что лишь она одна знала:
ее резкая, крутая, несгибаемая мать была глубоко несчастной и, в сущности, одинокой
женщиной. Искра очень жалела и очень любила ее.
Три года назад сделала она это страшное открытие: мама несчастна и одинока. Сделала
случайно, проснувшись среди ночи и услышав глухие, стонущие рыдания. В комнате было
темно, только из-за шкафа, что отделял Искоркину кровать, виднелась полоска света. Искра
выскользнула из-под одеяла, осторожно выглянула. И обмерла. Мать, согнувшись и зажав
голову руками, раскачивалась перед столом, на котором горела настольная лампа, прикрытая