Page 7 - Завтра была война...

газетой.
— Мамочка, что случилось? Что с тобой, мамочка? Искра рванулась к матери, а мать
медленно встала ей навстречу, и глаза у нее были мертвые. Потом побелела, затряслась и
впервые сорвала с себя солдатский ремень.
— Подглядывать? Подслушивать?..
Такой Искра навсегда запомнила маму, а вот папу не помнила совсем: он наградил ее
необыкновенным именем и исчез еще в далеком детстве. И мама сожгла в печке все
фотографии с привычной беспощадностью.
— Он оказался слабым человеком, Искра. А ведь был когда-то комиссаром!
Слово «комиссар» для мамы решало все. В этом понятии заключался ее символ веры,
символ чести и символ ее юности. Слабость была антиподом этого вечно юного и яростного
слова, и Искра презирала слабость пуще предательства.
Мама была для Искры не просто примером и даже не образцом. Мама была идеалом,
который предстояло достичь. С одной, правда, поправкой: Искра очень надеялась стать более
счастливой.
В классе подружек любили. Но если Зиночку просто любили и быстро прощали, то
Искру не только любили, но слушали. Слушали все, но зато ничего не прощали. Искра всегда
помнила об этом и немного гордилась, хотя оставаться совестью класса было порой нелегко.
Вот Искорка ни за что на свете не стала бы танцевать перед зеркалом в одних трусиках.
И когда Зиночка подумала об этом, то сразу начала краснеть, пугаться, что Искра заметит ее
внезапный румянец, и от этого краснела еще неудержимее. И вся эта внутренняя борьба
настолько занимала ее, что она уже не слушала подругу, а только краснела.
— Что ты натворила? — вдруг строго спросила Искра.
— Я? — Зиночка изобразила крайнее удивление. — Да что ты! Я ничего не натворила.
— Не смей врать. Я прекрасно знаю, когда ты краснеешь.
— А я не знаю, когда я краснею. Я просто так краснею, вот и все. Наверное, я
многокровная.
— Ты полоумная, — сердито сказала Искра. — Лучше признайся сразу, тебе же будет
легче.
— А! — Зиночка безнадежно махнула рукой. — Просто я пропадушка.
— Кто ты?
— Пропадушка. Пропащий человек женского рода. Неужели не понятно?
— Болтушка, — улыбнулась Искра. — Разве можно с тобой серьезно разговаривать?
Зиночка знала, чем отвести подозрения. Правда, «знать» -глагол, трудно применимый к
Зине, здесь лучше подходил глагол «чувствовать». Так вот, Зиночка чувствовала, когда и как
смягчить суровую подозрительность подруги. И действовала хотя и интуитивно, но почти
всегда безошибочно.
— Представляешь, Саша — с его-то способностями! — не закончит школу. Ты
соображаешь, какая это потеря для всех нас, а может быть, даже для всей страны! Он же мог
стать конструктором самолетов. Ты видела, какие он делал модели?
— А почему Саша не хочет пойти в авиационную спецшколу?
— А потому что у него уши! — отрезала Искра. — Он застудил в детстве уши, и теперь
его не принимает медкомиссия.
— Все-то ты знаешь, — не без ехидства заметила Зиночка.-И про модели, и про уши.
— Нет, не все. — Искра была выше девичьих шпилек. — Я не знаю, что нам делать с
Сашей. Может, пойти в райком комсомола?
— Господи, ну при чем тут райком? — вздохнула Зиночка.-Искра, тебе за лето стал
тесным лифчик?
— Какой лифчик?
— Обыкновенный. Не испепеляй меня, пожалуйста, взглядом. Просто я хочу знать: все
девочки растут вширь или я одна такая уродина?
Искра хотела рассердиться, но сердиться на безмятежную Зиночку было трудно. Да и