Page 644 - Два капитана

только что пошла бродить-гулять над Баренцевым морем!
Даже в доме окна начинали внезапно дрожать, точно
кто-то тряс их снаружи, стучась то робко, то смело.
Мы были одни. Я не мог насмотреться на Катю.
Боже мой, как я стосковался по ней! Я все забыл! Я за­
был, например, как она убирает волосы на ночь —
заплетает косички. Теперь волосы отросли еще мало, и
косички вышли коротенькие, смешные. Но все-таки она
заплела их, открыв маленькие, красивые уши, которые
я тоже забыл.
Опять мы говорили теперь шепотом, и совсем о дру­
гом — после того как долго молчали. Это другое был
Ромашов.
Не помню, где я читал о палимпсестах, то есть ста­
ринных пергаментах, с которых позднейшие писцы сти­
рали текст и писали счета и расписки, но через много
лет ученые открывали первоначальный текст, иногда
принадлежавший перу гениальных поэтов.
Это было похоже на палимпсест, когда Катя расска­
зала мне, что, по словам Ромашова, произошло в осино­
вой роще, а затем я, как резинкой, стер эту ложь — и
под ней проступила правда. Я понял и объяснил ей тот
сложный, подлый ход в его подлой игре, который он
сделал дважды — сперва для того, чтобы убедить Катю,
что он спас меня, а потом — чтобы доказать мне, что
он спас Катю.
Слово в слово я передал ей наш последний разговор
на Собачьей площадке, и Катя была поражена призна­
нием Ромашова — признанием, объяснившим мои неудачи
и раскрывшим загадки, которые всегда тяготили ее.
— И ты все записал?
— Да. Изложил, как в протоколе, и заставил его
подписаться.
Я повторил его рассказ о том, как всю жизнь он
следил за мной, мучась от зависти, со школьных лет
тяготившей его пустую, беспокойную душу. Но о велико­
лепном Катином портрете над его столом я ничего не
сказал. Я не сказал, потому что эта любовь была оскор­
бительна для нее.
Она слушала меня, и у нее было мрачное лицо,
а глаза горели, горели... Она взяла мою руку и крепко
прижала к груди. Она была бледна от волнения. Она
ненавидела Ромашова вдвое и втрое, может быть, за то,
640