Page 2 - Этюды о ученых

стены, третьи протягивали искусные арки, соединяя, казалось бы, несовместимое. Всего себя
без остатка каждый из них отдал науке, отдал людям. Поэтому их научный подвиг неотделим
от подвига человеческого. Поэтому учёный-исследователь неотделим от учёного-человека.
Как никогда, быстро идёт великая научная стройка в наши дни. С каждым годом в
науку приходит всё больше и больше молодых людей, всё шире и шире становится её фронт,
всё дальше и дальше в нашей жизни распространяется влияние её достижений. А раз так, всё
лучше и лучше должны мы знать историю науки: историю идей и историю людей. Я буду
рад, если в какой-то степени помогу выполнить эту задачу.
Я. Голованов

Архимед:
«ЭВРИКА!»

Он жил так невообразимо давно, что память о нём, словно древняя галера, плывущая по
океану времени, обросла ракушками вымыслов и легенд. И наверное, за 2262 года легенд
этих стало больше, чем правды.
Отец его был математиком и астрономом и состоял в близком родстве с Гиероном,
тираном Сиракуз. Архимед с детства подружился с миром чисел и всю жизнь не переставал
восхищаться строгой логикой их вечных законов, рядом с которыми законы мира людей так
преходящи и несовершенны. Он чувствовал это особенно остро в Александрии, где
всесильные Птолемеи, по словам одного странствующего философа, «откармливают
легионы книжных червей ручных, что ведут бесконечные споры в птичнике муз…». «Ручные
книжные черви» – цвет науки и поэзии той поры – были собраны здесь со всех берегов, дабы
прославить своими трудами повелителей Египта.
Это было время тонкой и умной лести, обаятельного заискивания, чистосердечного
раболепства, когда желание нравиться Птолемею охватило не только склонный к восторгам
ум поэтов, но и гений астрономов, физиков, геометров. Может быть, это изощрённое в
выражении верноподданнических чувств общество и заставило молодого учёного из Сиракуз
расстаться с фолиантами богатейшей библиотеки мира и уплыть домой, в Сицилию.
А может быть, он покинул Александрию ещё и потому, что не мог разделять модных
там Аристотелевых воззрений на механику как на «ремесленный навык», достойный раба.
Именно механика, прекрасная, не уступающая по красоте своей геометрии, влекла его к себе
все более. Он понимает, что законы рычага – это поистине вселенские законы, и выстраивает
цепь механических постулатов и теорем, которой позавицо-вал бы сам Евклид. Домой, в
Сиракузы, он привёз основы новой науки, которую потомки назовут статикой и на ней, как
на незыблемом фундаменте, построят заоблачное здание механики.
В Сиракузах он живёт без забот, он окружён почётом, вниманием и не нуждается в
средствах. Впрочем, он мало думает о своём бытии, увлечённый вычислениями. Злые языки
говорили, что Архимед забывал о пище, подолгу не бывал в бане и готов был чертить везде:
в пыли, пепле, на песке, даже на собственном теле. В ванне вдруг осенила его мысль о
выталкивающей силе, действующей на погруженное в жидкость тело, и, забыв обо всём,
голый, бежал он по улицам Сиракуз с победным кличем: «Эврика!» («Я нашёл!») Его мало
заботит людская молва и суд потомков – увы, подчас чересчур мало. Некоторые озарения
свои он даже не считает нужным записывать, и мы никогда не узнаем, как удалось ему
извлекать квадратные корни из очень больших чисел до появления правила извлечения
корней.
Труды Архимеда в астрономии, геометрии, механике велики и многочисленны, но в
нём неистребимо жила страсть к изобретательству, к материальному воплощению
найденных теоретических закономерностей. Архимед – редчайшее в науке сочетание
высокого теоретика с виртуозом инженером. И сегодня нельзя без восхищения и удивления