Page 210 - Белый пароход

старик права отстаивать, а с ним никого, кроме собаки. Так уж лучше быть без пса. И тогда
Едигей решил привязать его на длинном поводу к верблюжьей сбруе. Пусть побудут вместе в
одной связке собака и верблюд, пока он отлучится. С тем он подозвал собаку: «Жолбарс!
Жолбарс! Поди сюда!»
— и склонился, чтобы заладить узел на его шее. И тут как раз что-то произошло в воздухе,
что-то сдвинулось в пространстве с нарастающим вулканическим грохотом. И совсем рядом, где-
то совсем вблизи, в зоне космодрома, взметнулась столбом в небо яркая вспышка грозного
пламени. Буранный Едигей отпрянул в испуге, а верблюд с криком вскочил с места… Собака в
страхе кинулась к ногам человека.
То пошла на подъем первая боевая ракета-робот по транскосмической заградительной
операции «Обруч». В сарозеках было ровно восемь часов вечера. Вслед за первой рванулась
ввысь вторая, за ней третья и еще, и еще… Ракеты уходили в дальний космос закладывать вокруг
земного шара постоянно действующий кордон, чтобы ничего не изменилось в земных делах,
чтобы все оставалось как есть…
Небо обваливалось на голову, разверзаясь в клубах кипящего пламени и дыма… Человек,
верблюд, собака — эти простейшие существа, обезумев, бежали прочь. Объятые ужасом, они
бежали вместе, страшась расстаться друг с другом, они бежали по степи, безжалостно
высветляемые гигантскими огненными сполохами…
Но как долго бы они ни бежали, то был бег на месте, ибо каждый новый взрыв накрывал их с
головой пожаром всеохватного света и сокрушающего грохота вокруг…
А они бежали — человек, верблюд и собака, бежали без оглядки, и вдруг, почудилось Едигею,
откуда ни возьмись появилась сбоку белая птица, некогда возникшая из белого платка Найман-
Аны, когда она падала с седла, пронзенная стрелой собственного сына-манкурта… Белая птица
быстро полетела рядом с человеком, крича ему в том грохоте и светопреставлении:
— Чей ты? Как твое имя? Вспомни свое имя! Твой отец — Доненбай, Доненбай, Доненбай,
Доненбай, Доненбай, Доненбай…
И долго еще разносился ее голос в сомкнувшейся тьме…
Через несколько дней из Кзыл-Орды прибыли на Боранлы-Буранный обе дочери Едигея,
Сауле и Шарапат, с мужьями, с детьми, получив телеграмму о кончине сарозекского старца
Казангапа. Помянуть, засвидетельствовать свою скорбь приехали, а заодно и погостить денек-
другой у родителей, поскольку нет худа без добра.
Когда они сошли с поезда всей гурьбой и объявились у Едигеева порога, отца дома не было, а
Укубала выскочила навстречу и, плача, обнимаясь, целуясь с детьми, не нарадуясь, все
приговаривала:
— Многое спасибо тебе, Господи! Вот кстати-то! Отец как обрадуется! Как хорошо, что
приехали! И все вместе приехали, собрались да приехали! Отец-то как обрадуется!
— А где же отец? — спросила Шарапат.
— А он вернется к вечеру. Уехал с утра в Почтовый ящик, к начальству тамошнему. Все дела у
него там какие-то! Я потом расскажу. Да что же вы стоите? Это же ваш дом, дети мои…
Поезда в этих краях все так же шли с запада на восток и с востока на запад…
А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали великие пустынные пространства —
Сары-Озеки, Серединные земли желтых степей.
Примечания
1
Тамам — конец.
2
Хайван — скотина.