Page 84 - Борьба миров

машинах, на стоящих теперь в бездействии «рабочих-машинах» а многие просто сбившись в
кучу, неподвижные и молчаливые, лежали марсиане, — мертвые, убитые болезнью, к борьбе
с которой не был подготовлен их организм! Убитые ничтожнейшими из земных творений
после того, как все ухищрения человеческого ума оказались недействительными.
Итак, пришло то, что, в сущности, я и другие могли предвидеть, если бы ужас и
бедствия не ослепили наш разум. Эти зародыши болезни брали с человечества дань уже с
начала веков, брали дань с наших дочеловеческих предков еще с начала жизни на Земле. Но,
благодаря естественному подбору, в нашем организме развилась сила сопротивления их
влиянию. Никаким из этих бактерий мы не поддавались без борьбы, а многие, как, например,
те, которые вызывают гниение в мертвых телах, совершенно не действуют на живой
организм. Но на Марсе нет бактерий, и с той минуты, когда на Землю явились пришельцы с
Марса, когда они стали пить и есть на Земле, наши микроскопические союзники принялись
за дело и победили их. Уже тогда, когда я наблюдал за марсианами из-под развалин дома,
они были бесповоротно обречены и погибали уже, когда еще передвигались. Это было
неизбежно. Ценою многих миллионов жизней человек купил себе право первородства на
Земле, и она принадлежит ему, хотя бы марсиане были в десять раз сильнее, и это потому,
что человек не живет и не умирает напрасно…
Рассеянные повсюду, лежали пятьдесят марсиан в ими же самими вырытой глубокой
яме, застигнутые смертью, казавшейся им, вероятно, непостижимой, как должна, впрочем,
казаться всякая смерть. И мне в то время эта смерть казалась непостижимой. Все, что я
понимал тогда, что эти существа, бывшие таким ужасом для людей, лежали теперь мертвые!
Я стоял и смотрел в яму, и мое сердце ликовало, а восходящее солнце оживляло все
вокруг меня своими лучами. В яме было еще темно. Гигантские машины, такие огромные и
поразительные по своей силе и совершенству и столь чуждые земле по своим странным,
изогнутым очертаниям, туманными призраками подымались из тьмы к свету. Ко мне
доносилось снизу рычание собак, которые грызлись над трупами марсиан.
На дальнем краю ямы лежала огромная и странная летательная машина, с которой
марсиане производили опыты в нашей более сгущенной атмосфере, пока болезнь и смерть не
прекратили их работ. Смерть пришла как раз вовремя. Я услышал карканье над моей головой
и, взглянув вверх, увидел грозную боевую машину, которой уже не суждено была больше
действовать, и красные клочья растерзанного мяса, с которых капала кровь на вершину
холма…
Я обернулся назад и посмотрел в ту сторону, где, окруженные стаей черных птиц,
стояли два других марсианина, которых я видел накануне ночью, как раз в тот момент, когда
их настигла смерть. Один из них умер, призывая на помощь своих товарищей. Быть может,
он умер последним, и голос его непрерывно взывал, пока не иссякла в нем сила жизни.
Теперь эти безвредные, трехногие башни мирно сверкали в лучах восходящего солнца.
А кругом ямы расстилалась, чудом спасшаяся от вечного разрушения, — матерь
городов! Тот, кто видел Лондон только окутанным траурной пеленой дыма, не может
представить себе всей красоты и ясности безмолвного лабиринта его домов…
К востоку над почерневшими развалинами Терасы Альберта и над расколовшейся
церковной колокольней солнце ослепительно сверкало на безоблачном небе. А местами, где
лучи его попадали на ребро белого карниза какой-нибудь крыши, они казались еще ярче, еще
ослепительнее. Солнце играло даже на круглом здании винного склада у станции Чок-Фарм
и на железнодорожных дворах, изрезанных длинным рядом рельс, еще недавно черных, а
теперь, после двухнедельного бездействия, блестевших каким-то таинственным красноватым
светом.
К северу тянулись Кильбурн и Гэмпстэд, а к западу — великий город исчезал за
завесой тумана. Но к югу, за марсианами, колыхался зелеными волнами Реджент-Парк,
отчетливо выступали на солнце, уменьшенные расстоянием, Лангэм, купол Альборта-Голла,
императорский институт и величественные дворцы Бромптон-Рода, а за ними, в туманных
очертаниях, вздымались к небу зубчатые развалины Вестминстера. Вдали синели