Page 137 - И дольше века длится день

Абуталипа это даже радовало — все же меньше времени оставалось у того на терзание
допросами. Пусть себе услаждается в пути. В Кзыл-Орде на вокзале была особенно
радушная встреча коллег — друзья принесли в вагон Тансыкбаева дымящееся блюдо,
покрытое белым полотенцем. В коридоре за дверью засновали охранники, принимавшие
угощение: «Казы, кабырга! — полушепотом, с удовольствием проговорил один из них. — А
запах какой! В городе такого не бывает. Степное мясо!»
Через краешек зарешеченного окна Абуталип увидел, как Тансыкбаев в шинели
внакидку вышел попрощаться на перрон. Стояли все кружком, коренастые, упитанные, как
на подбор, в каракулевых шапках, с краснощекими сияющими лицами, улыбчивые,
оживленно жестикулирующие и дружно хохочущие, — возможно, по поводу нового
анекдота, — пар горячий валил на морозном воздухе изо ртов, каблуки, наверное,
поскрипывали на тонком снегу. А бдительная милиция никого сюда не подпускала — в
изголовье состава, у спецвагона стояли они, тансыкбаевцы, одни, довольные, уверенные,
счастливые, и никому совершенно не было дела до того, что рядом, в арестантском купе,
томился посаженный их стараниями не вор, не насильник, не убийца, а, напротив, честный,
добропорядочный человек, прошедший войну и плен и не исповедовавший никакой иной
веры, кроме любви к своим детям и жене, и видевший в этой любви главный смысл жизни.
Но именно такой человек, не состоявший ни в какой партии на свете и потому не клявшийся
и не каявшийся, был нужен им в застенках, чтобы счастливо жилось трудовому народу…
После Кзыл-Орды пошли знакомые, родные места. Близился вечер. Медленно
изгибаясь в заснеженных низинах, блеснула Сыр-Дарья, и вскоре, уже на заходе солнца,
завиднелось посреди степи Аральское море. Вначале то камышовой излучиной, то
отдаленным краем чистой воды, то островком напоминало море о себе, а вскоре Абуталип
увидел прибойные волны на мокром песке почти у самой железной дороги. Удивительно
было все это узреть в одно мгновение: и снег, и песок, и прибрежные камни, и синее море на
ветру, и стадо бурых верблюдов на каменистом полуострове, и все это под высоким небом в
белых разрозненных пятнах облаков.
Припомнил Абуталип, что Буранный Едигей родом с Аральского моря, что Казангап
получает от знакомых рыбаков посылки с любимой им вяленой аральской рыбой через
проводников на товарняках, и заныло, защемило тревожно сердце — до разъезда Боранлы-
Буранный оставалось не так много — ночь езды, а утром, часам к десяти или чуть позднее,
прогудит пассажирский поезд со спецвагоном в голове состава, мчась мимо боранлинских
обшарпанных ветрами домиков, мимо сараюшек и верблюжьих загонов, огороженных
колючими снопами, и, оставляя позади сбегающиеся пути, скроется из виду, придя и уйдя.
Сколько их проходит, поездов, — с востока на запад и с запада на восток, но подскажет ли
сердце Зарипе, что Абуталип проедет мимо в то утро на запад в арестантском купе
спецвагона, а может, детские души почуют нечто необъяснимое и тревожное, и потянет их
именно в тот час поглазеть на проходящий поезд? О создатель, для чего же надо жить людям
так тяжко и горько?
Февральское солнце уже закатывалось, угасало вдали холодно рдеющей багровой
полосой между небом и землей, и уже смеркалось, и уже накатывалась исподволь зимняя
ночь. Размывались в сумерках мелькающие видения, зажигались станционные огни. А поезд,
извиваясь, прокладывал путь в глубину степной ночи…
Не спалось, маялся Абуталип Куттыбаев. Закрытый в окованном жестью купе, не
находил он себе места, метался из угла в угол, вздыхал, то и дело попусту просился в туалет,
вызывая раздражение надзирателя. Тот уже несколько раз делал замечание, приоткрыв
дверцу купе:
— Заключенный, ты что все шебуршишься? Не положено так! Сиди смирно!
Но Абуталип не в силах был успокоить себя, и он взмолился, обращаясь к охраннику:
— Слушай, дежурный, умоляю, дай что-нибудь, чтобы уснуть, иначе я умру. Честное
слово! А зачем я вам мертвый? Скажи начальнику своему — зачем я вам мертвый? Истинно
— не могу заснуть!