Page 49 - Петербурские повести

портретами, вперившими в него свои неподвижные, живые глаза. Страшные портреты
глядели с потолка, с полу, комната расширялась и продолжалась бесконечно, чтобы более
вместить этих неподвижных глаз. Доктор, принявший на себя обязанность его пользовать и
уже несколько наслышавшийся о странной его истории, старался всеми силами отыскать
тайное отношение между грезившимися ему привидениями и происшествиями его жизни, но
ничего не мог успеть. Больной ничего не понимал и не чувствовал, кроме своих терзаний, и
издавал одни ужасные вопли и непонятные речи. Наконец, жизнь его прервалась в
последнем, уже безгласном порыве страдания. Труп его был страшен. Ничего тоже не могли
найти от огромных его богатств; но, увидевши изрезанные куски тех высоких произведений
искусства, которых цена превышала миллионы, поняли ужасное их употребление.

ЧАСТЬ II

Множество карет, дрожек и колясок стояло перед подъездом дома, в котором
производилась аукционная продажа вещей одного из тех богатых любителей искусств,
которые сладко продремали всю жизнь свою, погруженные в зефиры и амуры, которые
невинно прослыли меценатами и простодушно издержали для этого миллионы, накопленные
их основательными отцами, а часто даже собственными прежними трудами. Таких
меценатов, как известно, теперь уже нет, и наш XIX-й век давно уже приобрел скучную
физиономию банкира, наслаждающегося своими миллионами только в виде цифр,
выставляемых на бумаге. Длинная зала была наполнена самою пестрою толпой посетителей,
налетевших как хищные птицы на неприбранное тело. Тут была целая флотилия русских
купцов из гостиного двора и даже толкучего рынка в синих немецких сюртуках. Вид их и
выраженье лиц были здесь как-то тверже, вольнее и не означались той приторной
услужливостью, которая так видна в русском купце, когда он у себя в лавке перед
покупщиком. Тут они вовсе не чинились, несмотря на то, что в этой же зале находилось
множество тех аристократов, перед которыми они в другом месте готовы были своими
поклонами смести пыль, нанесенную своими же сапогами. Здесь они были совершенно
развязны, щупали без церемонии книги и картины, желая узнать доброту товара, и смело
перебивали цену, набавляемую графами-знатоками. Здесь были многие необходимые
посетители аукционов, постановившие каждый день бывать в нем вместо завтрака;
аристократы-знатоки, почитавшие обязанностью не упустить случая умножить свою
коллекцию и не находившие другого занятия от 12 до 1 часа; наконец те благородные
господа, которых платья и карманы очень худы, которые являются ежедневно без всякой
корыстолюбивой цели, но единственно, чтобы посмотреть, чем что кончится, кто будет
давать больше, кто меньше, кто кого перебьет и за кем что останется. Множество картин
было разбросано совершенно без всякого толку; с ними были перемешаны и мебели и книги
с вензелями прежнего владетеля, может быть, не имевшего вовсе похвального любопытства
в них заглядывать. Китайские вазы, мраморные доски для столов, новые и старые мебели с
выгнутыми линиями, с грифами, сфинксами и львиными лапами, вызолоченные и без
позолоты, люстры, кенкеты, всё было навалено и вовсе не в таком порядке, как в магазинах.
Всё представляло какой-то хаос искусств. Вообще ощущаемое нами чувство при виде
аукциона страшно: в нем всё отзывается чем-то похожим на погребальную процессию. Зал, в
котором он производится, всегда как-то мрачен; окна, загроможденные мебелями и
картинами, скупо изливают свет, безмолвие, разлитое на лицах, и погребальный голос
аукциониста, постукивающего молотком и отпевающего панихиду бедным, так странно
встретившимся здесь искусствам. Всё это, кажется, усиливает еще более странную
неприятность впечатленья.
Аукцион, казалось, был в самом разгаре. Целая толпа порядочных людей, сдвинувшись
вместе, хлопотала о чем-то наперерыв. Со всех сторон раздававшиеся слова: «рубль, рубль,
рубль,» не давали времени аукционисту повторять надбавляемую цену, которая уже возросла
вчетверо больше объявленной. Обступившая толпа хлопотала из-за портрета, который не мог