Page 44 - Петербурские повести

хотя сколько-нибудь более придать сходства с оригиналом, дабы не укорил его кто-нибудь в
решительном бесстыдстве. И точно, черты бледной девушки стали наконец выходить яснее
из облика Психеи.
«Довольно!» сказала мать, начинавшая бояться, чтобы сходство не приблизилось
наконец уже чересчур близко. Художник был награжден всем: улыбкой, деньгами,
комплиментом, искренним пожатьем руки, приглашеньем на обеды; словом, получил тысячу
лестных наград. Портрет произвел по городу шум. Дама показала его приятельницам; все
изумлялись искусству, с каким художник умел сохранить сходство и вместе с тем придать
красоту оригиналу. Последнее замечено было, разумеется, не без легкой краски зависти в
лице. И художник вдруг был осажден работами. Казалось, весь город хотел у него писаться.
У дверей поминутно раздавался звонок. С одной стороны это могло быть хорошо,
представляя ему бесконечную практику разнообразием, множеством лиц. Но на беду, это всё
был народ, с которым было трудно ладить, народ торопливый, занятой, или же
принадлежащий свету, стало быть, еще более занятой, нежели всякой другой, и потому
нетерпеливый до крайности. Со всех сторон только требовали, чтоб было хорошо и скоро.
Художник увидел, что оканчивать решительно было невозможно, что всё нужно было
заменить ловкостью и быстрой бойкостью кисти. Схватывать одно только целое, одно общее
выраженье и не углубляться кистью в утонченные подробности; одним словом, следить
природу в ее окончательности было решительно невозможно. Притом нужно прибавить, что
у всех почти писавшихся много было других притязаний на разное. Дамы требовали, чтобы
преимущественно только душа и характер изображались в портретах, чтобы остального
иногда вовсе не придерживаться, округлить все углы, облегчить все изъянцы и даже, если
можно, избежать их вовсе. Словом, чтобы на лицо можно было засмотреться, если даже не
совершенно влюбиться. И вследствие этого, садясь писаться, они принимали иногда такие
выражения, которые приводили в изумленье художника: та старалась изобразить в лице
своем меланхолию, другая мечтательность, третья во что бы ни стало хотела уменьшить рот
и сжимала его до такой степени, что он обращался наконец в одну точку, не больше
булавочной головки. И, несмотря на всё это, требовали от него сходства и непринужденной
естественности. Мужчины тоже были ничем не лучше дам. Один требовал себя изобразить в
сильном, энергическом повороте головы; другой с поднятыми к верху вдохновенными
глазами; гвардейский поручик требовал непременно, чтобы в глазах виден был Марс;
гражданский сановник норовил так, чтобы побольше было прямоты, благородства в лице и
чтобы рука оперлась на книгу, на которой бы четкими словами было написано: «всегда стоял
за правду». Сначала художника бросали в пот такие требованья: всё это нужно было
сообразить, обдумать, а между тем сроку давалось очень немного. Наконец он добрался, в
чем было дело, и уж не затруднялся нисколько. Даже из двух, трех слов смекал вперед, кто
чем хотел изобразить себя. Кто хотел Марса, он в лицо совал Марса; кто метил в Байрона, он
давал ему Байроновское положенье и поворот. Кориной ли, Ундиной, Аспазией ли желали
быть дамы, он с большой охотой соглашался на всё и прибавлял от себя уже всякому вдоволь
благообразия, которое, как известно, нигде не подгадит и за что простят иногда художнику и
самое несходство. Скоро он уже сам начал дивиться чудной быстроте и бойкости своей
кисти. А писавшиеся, само собою разумеется, были в восторге и провозглашали его гением.
Чартков сделался модным живописцем во всех отношениях. Стал ездить на обеды,
сопровождать дам в галлереи и даже на гулянья, щегольски одеваться и утверждать гласно,
что художник должен принадлежать к обществу, что нужно поддержать его званье, что
художники одеваются как сапожники, не умеют прилично вести себя, не соблюдают
высшего тона и лишены всякой образованности. Дома у себя, в мастерской он завел
опрятность и чистоту в высшей степени, определил двух великолепных лакеев, завел
щегольских учеников, переодевался несколько раз в день в разные утренние костюмы,
завивался, занялся улучшением разных манер, с которыми принимать посетителей, занялся
украшением всеми возможными средствами своей наружности, чтобы произвести ею
приятное впечатление на дам; одним словом, скоро нельзя было в нем вовсе узнать того