Page 56 - Петербурские повести

жизнь никогда не глядели глаза, как они глядят у тебя.»
«А вот я посмотрю, как они будут глядеть в огне,» сказал отец, сделавши движенье
швырнуть его в камин.
«Остановись, ради бога!» сказал приятель, удержав его: «отдай его уж лучше мне, если
он тебе до такой степени колет глаз.» Отец сначала упорствовал, наконец согласился, и
весельчак, чрезвычайно довольный своим приобретением, утащил портрет с собою.
По уходе его отец мой вдруг почувствовал себя спокойнее. Точно как будто бы вместе
с портретом свалилась тяжесть с его души. Он сам изумился своему злобному чувству, своей
зависти и явной перемене своего характера. Рассмотревши поступок свой, он опечалился
душою и не без внутренней скорби произнес: «Нет, это бог наказал меня; картина моя по-
делом понесла посрамленье. Она была замышлена с тем, чтобы погубить брата. Демонское
чувство зависти водило моею кистью, демонское чувство должно было и отразиться в ней.»
Он немедленно отправился искать бывшего ученика своего, обнял его крепко, просил у него
прощенья и старался, сколько мог, загладить пред ним вину свою. Работы его вновь потекли
попрежнему безмятежно; но задумчивость стала показываться чаще на его лице. Он больше
молился, чаще бывал молчалив и не выражался так резко о людях; самая грубая наружность
его характера как-то умягчилась. Скоро одно обстоятельство еще более потрясло его. Он уже
давно не видался с товарищем своим, выпросившим у него портрет. Уже собирался было
итти его проведать, как вдруг он сам вошел неожиданно в его комнату. После нескольких
слов и вопросов с обеих сторон, он сказал: «Ну, брат, не даром ты хотел сжечь портрет. Чорт
его побери, в нем есть что-то странное… Я ведьмам не верю, но воля твоя: в нем сидит
нечистая сила… »
«Как?» сказал отец мой.
«А так, что с тех пор, как повесил я к себе его в комнату, почувствовал тоску такую…
точно как будто бы хотел кого-то зарезать. В жизнь мою я не знал, что такое бессонница, а
теперь испытал не только бессонницу, но сны такие… я и сам не умею сказать, сны ли это
или что другое: точно домовой тебя душит и всё мерещится проклятой старик. Одним
словом, не могу рассказать тебе моего состояния. Подобного со мной никогда не бывало. Я
бродил как шальной все эти дни: чувствовал какую-то боязнь, неприятное ожиданье чего-то.
Чувствую, что не могу сказать никому веселого и искреннего слова; точно как будто возле
меня сидит шпион какой-нибудь. И только с тех пор как отдал портрет племяннику, который
напросился на него, почувствовал, что с меня вдруг будто какой-то камень свалился с плеч:
вдруг почувствовал себя веселым, как видишь. Ну, брат, состряпал ты чорта».
Во время этого рассказа отец мой слушал его с неразвлекаемым вниманием и, наконец,
спросил: «И портрет теперь у твоего племянника?»
«Куды у племянника! не выдержал», сказал весельчак: «знать, душа самого ростовщика
переселилась в него: он выскакивает из рам, расхаживает по комнате, и то, что рассказывает
племянник, просто уму непонятно. Я бы принял его за сумасшедшего, если бы отчасти не
испытал сам. Он его продал какому-то собирателю картин, да и тот не вынес его и тоже
кому-то сбыл с рук.»
Этот рассказ произвел сильное впечатленье на моего отца. Он задумался не в шутку,
впал в ипохондрию и наконец совершенно уверился в том, что кисть его послужила
дьявольским орудием, что часть жизни ростовщика перешла в самом деле как-нибудь в
портрет и тревожит теперь людей, внушая бесовские побуждения, совращая художника с
пути, порождая страшные терзанья зависти и проч. и проч. Три случившиеся вслед затем
несчастия, три внезапные смерти жены, дочери и малолетного сына почел он небесною
казнью себе и решился непременно оставить свет. Как только минуло мне девять лет, он
поместил меня в академию художеств и, расплатясь с своими должниками, удалился в одну
уединенную обитель, где скоро постригся в монахи. Там, строгостью жизни, неусыпным
соблюдением всех монастырских правил, он изумил всю братью. Настоятель монастыря,
узнавши об искусстве его кисти, требовал от него написать главный образ в церковь. Но
смиренный брат сказал на-отрез, что он недостоин взяться за кисть, что она осквернена, что