Page 4 - Пиковая дама

– Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?
– А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста, пришли!
– Простите, grand'maman: я спешу... Простите, Лизавета Ивановна! Почему же вы
думаете, что Нарумов инженер?
– И Томский вышел из уборной.
Лизавета Ивановна осталась одна: она оставила работу и стала глядеть в окно. Вскоре
на одной стороне улицы из-за угольного дома показался молодой офицер. Румянец покрыл
её щеки: она принялась опять за работу и наклонила голову над самой канвою. В это время
вошла графиня, совсем одетая.
– Прикажи, Лизанька, – сказала она, – карету закладывать, и поедем прогуляться.
Лизанька встала из-за пяльцев и стала убирать свою работу.
– Что ты, мать моя! глуха, что ли! – закричала графиня. – Вели скорей закладывать
карету.
– Сейчас! – отвечала тихо барышня и побежала в переднюю. Слуга вошел и подал
графине книги от князя Павла Александровича.
– Хорошо! Благодарить, – сказала графиня. – Лизанька, Лизанька! да куда ж ты
бежишь?
– Одеваться.
– Успеешь, матушка. Сиди здесь. Раскрой-ка первый том; читай вслух... Барышня взяла
книгу и прочла несколько строк.
– Громче! – сказала графиня. – Что с тобою, мать моя? с голосу спала, что ли?.. Погоди:
подвинь мне скамеечку ближе... ну!
Лизавета Ивановна прочла ещё две страницы. Графиня зевнула.
– Брось эту книгу, – сказала она. – что за вздор! Отошли это князю Павлу и вели
благодарить... Да что же карета?
– Карета готова, – сказала Лизавета Ивановна, взглянув на улицу.
– Что же ты не одета? – сказала графиня, – всегда надобно тебя ждать! Это, матушка,
несносно.
Лиза побежала в свою комнату. Не прошло двух минут, графиня начала звонить изо
всей мочи. Три девушки вбежали в одну дверь, а камердинер в другую.
– Что это вас не докличешься? – сказала им графиня. – Сказать Лизавете Ивановне, что
я её жду.
Лизавета Ивановна вошла в капоте и в шляпке.
– Наконец, мать моя! – сказала графиня. – Что за наряды! Зачем это?.. Кого
прельщать?.. А какова погода? – кажется, ветер.
– Никак нет-с, ваше сиятельство! очень тихо-с! – отвечал камердинер.
– Вы всегда говорите наобум! Отворите форточку. Так и есть: ветер! и прехолодный!
Отложить карету! Лизанька, мы не поедем: нечего было наряжаться.
«И вот моя жизнь!» – подумала Лизавета Ивановна.
В самом деле, Лизавета Ивановна была пренесчастное создание. Горек чужой хлеб,
говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца, а кому и знать горечь зависимости, как не
бедной воспитаннице знатной старухи? Графиня ***, конечно, не имела злой души; но была
своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и
все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему. Она участвовала во всех
суетностях большого света, таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по
старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими
поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже
никто ею не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не
узнавая никого в лицо. Многочисленная челядь её, разжирев и поседев в её передней и
девичьей, делала, что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху. Лизавета
Ивановна была домашней мученицею. Она разливала чай и получала выговоры за лишний
расход сахара; она вслух читала романы и виновата была во всех ошибках автора; она