Page 39 - Ранние журавли

— Вы куда?
— Коней поить.
— Постойте. Вот что, Анатай, ты иди домой. Мать у тебя заболела. Иди, иди сейчас.
Слезай с коня. А вы, ребята, быстро на водопой и быстро назад. Чтобы мигом, я вас жду
здесь!
И дорогой на речку, погоняя табунок на рысях, смотрел Султанмурат на дорогу и,
возвращаясь, оглядывался: нет, не видно Мырзагуль. Не время еще было ей возвращаться из
школы. И что это старик Чекиш так заторопил их? Что стряслось? Если бы не это, сегодня
обязательно дождался бы ее! Так хотелось снова повидаться на переступках…
Когда они вернулись на конный двор и поставили лошадей по своим местам, старик
Чекиш собрал их, четверых, отозвал в сторонку.
— Разговор есть, — буркнул он.
Потом предложил сесть. Все сели на корточки, подпирая спинами стену дувала.
Председатель Тыналиев любил разговаривать стоя, сам стоял и чтобы перед ним люди
стояли, а бригадир Чекиш наоборот — он предпочитал разговор неторопливый, сидя.
Старик, одним словом. Вот они расположились, и тогда Чекиш, сумрачно поглаживая
взъерошенную рыжую бороду, начал:
— Хочу я вам сказать, джигиты, вы уже не малые дети. Рано вам пришлось вкусить
горечь жизни. По горячему ступать, в холоде спать. Значит, судьба такая выпала. Вот и
сегодня у одного из вас большая беда — отец Анатая, Сатаркул, убит на фронте. Вы уже не
дети, когда у одного несчастье, другой ему опорой должен служить. Собирайтесь. Будете
встречать и провожать людей. Лошадей принимать. Сейчас соберется народ у дома
покойного Сатаркула, и вам надлежит там быть. И не хнычьте возле Анатая, как малолетние,
если плакать, то плачьте громко, по-мужски, чтобы ясно было, что плачут верные друзья
Анатая. Со мной пойдете, с тем я вас и поторопил…
Они шли гуськом по тропинке к дому Анатая на окраине улицы. Такими же
небольшими молчаливыми кучками верховой и пеший народ уже стекался с разных сторон.
День стоял переменчивый. То солнце проглянет, то снова облака, то вдруг ветерок
северный, низовой потянет пронизывающим голени холодом. С тяжелой, изнывающей от
страха и жалости душой шел Султанмурат к дому Анатая. Жутко было, потому что через
минуту-другую всплеснется в аиле, как пламя пожара над крышей, еще один великий плач, и
еще одного человека, родившегося и выросшего под этими отцовскими горами, не дождутся
с войны, никогда и никто его не увидит… «А что с отцом, до сих пор нет ни писем, ни вестей
никаких? Что с ним? Мать уже без ума от страха. Только бы не это, только бы не так!»
Они уже приближались ко двору, когда в доме Анатая раздался пронзительный вопль, и
этот вопль, умножаясь, выхлестнулся во двор и на улицу, где толпился народ…
Идя следом за Чекишем, десантники громко заплакали, заголосили вместе, как учил их
Чекиш:
— О, отец наш Сатаркул, славный отец наш Сатаркул, где мы тебя увидим теперь, где
ты сложил свою золотую голову?
В эту минуту, в минуту общего горя, отец Анатая Сатаркул воистину был их родным
отцом, и воистину в ту минуту он был славен, потому как величие каждого человека
познается близкими лишь тогда, когда они его лишаются… Так было всегда и так будет…
— О, отец наш Сатаркул, славный отец наш Сатаркул, где мы тебя увидим теперь, где
ты сложил свою золотую голову?
С этими скорбными словами десантники проследовали за Чекишем через толпу и,
войдя во двор, увидели у самых дверей Анатая. Горе умаляет человека. Самый старший из
них, грозный и сильный Анатай казался сейчас совсем беззащитным мальцом. Раздавленный
свалившимся на его плечи горем, он по-детски, в голос рыдал, приткнувшись к стене, как
жеребенок в непогоду. Лицо его вспухло от слез. А рядом громко плакали младшие его
братья и сестры.
Друзья подошли к Анатаю. Увидя их, Анатай заплакал еще сильнее, как бы жалуясь им