Page 22 - Роковые яйца

— Нет, благодарю вас. Я предпочитаю ездить в трамвае, — ответил Персиков.
— Но почему же? — спросил таинственный голос и снисходительно усмехнулся.
С Персиковым все вообще разговаривали или с почтением и ужасом, или же ласково
усмехаясь, как маленькому, хоть и крупному ребенку.
— Он быстрее ходит, — ответил Персиков, после чего звучный басок в телефон
ответил:
— Ну, как хотите.
Прошла еще неделя, причем Персиков, все более отдаляясь от затихающих куриных
вопросов, всецело погрузился в изучение луча. Голова его от бессонных ночей и
переутомления стала светла, как бы прозрачна и легка. Красные кольца не сходили теперь с
его глаз, и почти всякую ночь Персиков ночевал в институте. Один раз он покинул
зоологическое прибежище, чтобы в громадном зале Цекубу на Пречистенке сделать доклад о
своем луче и о действии его на яйцеклетку. Это был гигантский триумф зоолога-чудака. В
колонном зале от всплеска рук что-то сыпалось и рушилось с потолков, и шипящие дуговые
трубки заливали светом черные смокинги цекубистов и белые платья женщин. На эстраде,
рядом с кафедрой, сидела на стеклянном столе, тяжко дыша и серея на блюде, влажная
лягушка величиною с кошку. На эстраду бросали записки. В числе их было семь любовных,
и их Персиков разорвал. Его силой вытаскивал на эстраду председатель Цекубу, чтобы
кланяться. Персиков кланялся раздраженно, руки у него были потные, мокрые, и черный
галстук сидел не под подбородком, а за левым ухом. Перед ним в дыхании и тумане были
сотни желтых лиц и мужских белых грудей, и вдруг желтая кобура пистолета мелькнула и
пропала где-то за белой колонной. Персиков ее смутно заметил и забыл. Но, уезжая после
доклада, спускаясь по малиновому ковру лестницы, он вдруг почувствовал себя нехорошо.
На миг заслонило черным яркую люстру в вестибюле, и Персикову стало смутно,
тошновато... Ему почудилась гарь, показалось, что кровь течет у него липко и жарко по
шее... И дрожащею рукой схватился профессор за перила.
— Вам нехорошо, Владимир Ипатьич? — набросились со всех сторон встревоженные
голоса.
— Нет, нет, — ответил Персиков, оправляясь, — просто я переутомился... да...
Позвольте мне стакан воды.

___________

Был очень солнечный августовский день. Он мешал профессору, поэтому шторы были
опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол,
заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков в
изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными
глазами в приоткрытую дверь камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и
нечистый воздух в кабинете, тихо лежал красный сноп луча.
В дверь постучали.
— Ну? — спросил Персиков.
Дверь мягко скрипнула, и вошел Панкрат. Он сложил руки по швам и, бледнея от
страха перед божеством, сказал так:
— Там до вас, господин профессор, Рокк пришел.
Подобие улыбки показалось на щеках ученого. Он сузил глазки и молвил:
— Это интересно. Только я занят.
— Они говорять, что с казенной бумагой с Кремля.
— Рок с бумагой? Редкое сочетание, — вымолвил Персиков и добавил: — Ну-ка, дай-
ка его сюда!
— Слушаю-с, — ответил Панкрат и, как уж, исчез за дверью.
Через минуту она скрипнула опять и появился на пороге человек. Персиков скрипнул