Page 3 - Аты-баты

— Дрожат, — согласился старик. — Но я справлюсь. Ты кем хочешь стать — Пахомовой
или Родниной?
— Я — в одиночном, — девочка очень серьезно вздохнула. — У нас в этом виде с
медалями плохо. Спасибо, дедушка. — И, деловито кивнув на прощанье, укатила прочь.
Старик засмеялся, покрутил головой и, немного понаблюдав за девочкой, поднялся. Взял
авоську и пошел к дому, осторожно ступая чинеными яловыми сапогами.
Капитан и старший лейтенант Алексеев шли по улице военного городка. Здесь все знали
друг друга, и капитану приходилось то и дело отвечать на приветствия встречных и
обгоняющих.
— Ты извини, специально не знакомлю, — сказал он Алексееву.
— Понятное дело. Шапочное знакомство не для нашей службы. Тут либо все надо знать,
либо — ничего.
— Тут и так все всё знают, — капитан невесело усмехнулся. — Вот, к примеру, есть у
меня старик. Отец моей жены, а мне, стало быть, тесть, да? Как пришел приказ об академии,
все время о нем думаю, но с Любой, с женой своей, еще не говорил. По правде сказать, тяну.
Не решаюсь. Понимаешь, тащить его с собой в Москву совершенно невозможно. Там первое
время наверняка в общежитии мыкаться, а его туда вообще могут и не пустить. Но даже если
удастся снять квартиру…
— А здесь его разве нельзя оставить? — удивился старший лейтенант. — Ты тут — по
первому номеру, в академию от части едешь. Пенсию твой тесть получает?
— Получает, дело не в деньгах. Беспомощный он какой-то, неприспособленный. Вечно
всем помогать норовит, а ничего не выходит. И руки дрожат, и видит плохо. И потом, пить ему
совершенно нельзя. Категорически.
— А он что, закладывает?
— Нет, что ты. Но сейчас за ним Люба присматривает, а если один останется, все может
быть. Уговорят, разжалобят, затянут. А для старика две-три рюмки — это конец.
— А кроме вас у него никого нет?
— У меня — никого, а у Любы — брат. В Сызрани. Жена у него — стерва. Боюсь,
обижать старика начнет. Но я принял решение все-таки отправить его в Сызрань. Нет у меня
иного выхода. Так что ты, старшой, не удивляйся, когда о нас тут услышишь. Для того все и
рассказал.
— Догадываюсь.
— Может, зайдешь к нам? — спросил капитан. — Отвальный вечер, с офицерами
познакомлю. Да и старика сам увидишь.
— Извини, нет, — твердо сказал старший лейтенант. — Не люблю в чужом пиру
похмелья, капитан.
Старик стоял в подъезде и, перехватывая авоську из руки в руку, пытался открыть
почтовый ящик. Давалось это ему нелегко, но он наконец-таки попал ключом в замок, откинул
крышку и вытащил из ящика газеты. При этом на ступеньку лестницы упала открытка.
Покряхтев, старик поднял ее и, вскинув на лоб очки, принялся читать, медленно шевеля
губами:
— Дорогой друг! Наши отцы погибли в одном бою. Если хочешь почтить их память,
приезжай шестого марта, в годовщину боя, на станцию Подбедня…
И пока старик читал открытку, возник стук доброй сотни пар сапог об утоптанную
землю казарменного плаца и послышался рыкающий голос старшины:
— Рраз-два-трри! Рраз-два-трри! Рраз!.. Левое плечо вперед… маррш! Ррота, ножку!..
Рота курсантов военного училища военного времени вытягивалась на плац. Восемьдесят
шесть пар новеньких кирзачей старательно выколачивали пыль из притоптанной земли. Роту
вел кряжистый старшина-сверхсрочник, подавая команды с обычным для училищных
старшин удваиванием рычащих звуков:
— Ррота… стой! Напрра-во! Подрравняйсь! Смиррна! Стоять вольно!
Рота стояла посреди пыльного плаца, повернувшись фронтом к накрытому красной