Page 39 - Аты-баты

— Ваня!.. Ай Ваня!.. Ваня мой, Ваня!..
Хабанеев стрелял, крича и плача. Всхлипывая, размазывал по щекам слезы, которые
мешали целиться. Сбитыми в кровь пальцами заталкивал очередной патрон в патронник и
снова ловил цель.
Он стрелял так ожесточенно, что не слышал, как открылся люк в днище танка, не видел
высунувшейся оттуда головы в черном шлеме и руки с парабеллумом. Он даже не расслышал
тех выстрелов, которыми его расстреляли в спину…
Прижавшись к Анне, плакала Юнесса Хабанеева. Анна молча гладила ее по
растрепавшимся на ветру волосам…
Немецкие автоматчики, не сумев переправиться по подтаявшему льду, откатывались к
лесу. Из-за пробки на мосту танки остановились тоже, изредка постреливая. Бой затихал.
***
— И чего они, дурни, прямо в лоб перли? — Мятников аккуратно прислонил к стенке
окопчика ручной пулемет и упал в снег рядом с командиром взвода. — Либо на силу
надеялись, либо ноги поскорее уносят, либо совсем офонарели.
— Первую-то отбили! — восторженно кричал Суслин, не слушая сержанта. — Отбили
ведь, мою самую первую отбили!..
— Погоди радоваться, лейтенант, — рассудительно сказал Мятников. — Он сейчас, гад,
минометы подтягивает…
Он вдруг вскочил, схватил ручной пулемет.
— Ты куда, сержант?
— Слева ребята без командира!..
Мятников выскочил из окопа и, пригнувшись, побежал к своему отделению.
И почти тотчас же ударили минометы. Немцы били по площадям, перепахивая минами
почерневший от гари снег.
Мятников неожиданно вскинул руки и упал навзничь, так и не выпустив ручного
пулемета…
Распахнув пальто, сняв шапку, сорвав мохеровый шарф, во весь голос пел народный
артист Мятников. И сильный, всемирно известный баритон его разносился далеко вокруг.
Никогда в жизни Мятников не пел так, как у этого обелиска. Ни на концертах, ни на
смотрах, ни на конкурсах. Ни на родине, ни за границей не пел он так, потому что сейчас он
пел для своего отца…
И эта песня, посвященная памяти павших, песня о гремящем до наших дней эхе великой
войны, звучала на протяжении всего последующего эпизода…
Обстрел прекратился внезапно. И почти тотчас же в окопчик младшего лейтенанта
Суслина скатился ефрейтор Святкин. Осунувшийся, почерневший, неузнаваемый.
— Ты живой, — скорее констатировал, чем спрашивал, Суслин.
— За нами — Ильинка, — сказал Святкин, скручивая цигарку непослушными
пальцами. — Там — раненые. И дети. И отступать нам некуда, младший лейтенант Игорек.
— Где Гарбузенко? — в отчаянии повторял Суслин. — Ну где же Гарбузенко?..
Святкин осторожно выглянул из окопа. Опустился на снег, прикурил.
— Что там? — спросил Суслин.
— Готовятся, — Святкин жадно курил. — Ты толково бой провел, лейтенант, очень
толково. Восемнадцать хлопцев две немецкие танковые атаки отбили, надо же!..
Он еще раз осторожно выглянул.
Немецкие автоматчики, оттеснив от моста последние группы защитников, сделали
главное — захватили мост и сбили огневой заслон. Теперь за их спинами танкисты
лихорадочно ремонтировали разбитую гусеницу «тигра».
— Сейчас они своему «тигру» лапти накинут, и все наши смерти — коту под хвост, —
Святкин жадно затянулся, бросил окурок и теперь заталкивал под ремень гранаты. — Прикрой
меня огнем, Игорек.
— Бежать?.. — не сдерживая нервной дрожи, закричал Суслин. — Струсил, да?