Page 2 - Божественная комедия

противоречивом процессе занимает одно из определяющих и высоких мест. Его поэтическое
сознание в полной мере предвосхищает «высочайшее развитие искусства» в эпоху, «...которая
разбила границы старого orbis и впервые, собственно говоря, открыла Землю» {К.Маркс и Ф.
Энгельс. Сочинения, т. 20, изд. 2-е, с. 508.}. Как последний поэт средневековья Данте вместе с
тем завершает и обобщает предшествующую философскую и поэтическую эпоху,
схоластическому миротолкованию которой он дал столь грандиозное в своих творческих
масштабах художественное претворение.
По собственному признанию Данте, толчком к пробуждению в нем поэта явилась
трепетная и благородная любовь к дочери друга его отца Фолько Портинари – юной и
прекрасной Беатриче. Поэтическим документом этой любви осталась автобиографическая
исповедь «Новая Жизнь» («Vita nuova»), написанная у свежей могилы возлюбленной,
скончавшейся в 1290 году. Входящие в состав «Новой Жизни» два десятка сонетов, несколько
канцон и баллада содержат в себе утонченное философское толкование пережитого и
пламенеющего чувства, благостного образа любимой. Стихи перемежаются прозой,
комментирующей их возвышенное содержание и связывающей отдельные звенья поэтических
признаний и размышлений в последовательный автобиографический рассказ, в дневник
взволнованного сердца и анализирующего ума – первый литературный дневник личной любви
и философических чувствований в новой европейской литературе.
В «Новой Жизни» поэтические переживания Данте облекаются в формулы «сладостного
стиля» поэзии его друзей и литературных наставников – Гвидо Гвиницелли, Кавальканти,
Чино да Пистойя и всего того круга молодых тосканских поэтов, которые в изысканных
словах и утонченных формах философской лирики славят великие очарования вдохновенной,
приобщенной к идеальным сферам любви и воспевают волнения возвышенных и сладостных
чувств. И все же – в этом состоит немеркнущее значение «Новой Жизни» – поэтическая
формула не заслоняет ее ясной устремленности к реально значимым, пластическим,
осязаемым и действительно чувствуемым жизненным ценностям. Сквозь мерные строфы
сонетов с их усложненной философской образностью, за метафизическими выкладками
изощренной, схоластической мысли и особенно в прозаическом рассказе об обстоятельствах
своей любви Данте раскрывает перед читателем свое живое и жизненное мироощущение, если
не подчиняющее себе книжно-поэтическую премудрость «сладостного стиля», то уже
свидетельствующее о новых направлениях лирики и о новых, жизненных источниках
лирических переживаний.
Еще в флорентийский период Данте прилежно изучал схоластическую философию.
Мысль его, естественно, попала в плен тех уродливых мистических измышлений, которыми
переполнены писания Фомы Аквинского, наиболее реакционного и тлетворного из всех
богословских «авторитетов» эпохи. И однако, одновременно с этим, уже вступая в сферу
пробуждающихся гуманистических интересов, он усваивал наследие классической
литературы во главе со столь почитавшимся и в средние века Вергилием. В изгнании занятия
эти, видимо, расширились и углубились. Скитаясь по разным итальянским городам, посетив
даже Париж – центр философско-богословских занятий того времени, Данте приобрел
энциклопедические знания в области схоластической науки и натурфилософии, ознакомился с
некоторыми системами восточной, в частности арабской, философской мысли и всмотрелся в
широкие горизонты общеитальянской национальной политической жизни, очертания и
направления которой вырисовывались в соперничестве папской и светской власти, в борьбе
городов-коммун с абсолютистскими притязаниями знати, в захватнических стремлениях
жадных заальпийских соседей. Движение мысли Данте к овладению всей суммой знаний его
времени не шло наперекор традициям средневекового мышления, склонного к
энциклопедическим обобщениям, но в этом движении ясно вырисовывалась та черта, которая
свидетельствовала о наступавших новых временах, – черта непокорной и взыскательной
личности, утверждающей себя и свои предвосхищения будущего в окружении уже
остановившейся в своем историческом развитии, формальной и застывавшей культуры.
В схоластическом этико-философском трактате «Пир» и в написанном на латинском