Page 65 - Евгения Гранде

страстей, длительность которой с каждым днем сокращает возраст, время, смертельная
болезнь, те или иные роковые условия человеческой жизни, — тот поймет муки Евгении,
часто она плакала, гуляя в саду, теперь слишком для нее тесном, так же как и дом, и двор, и
город: она заранее уносилась в широкий простор морей.
Наконец наступил канун отъезда.
Утром, в отсутствие Гранде и Нанеты, драгоценная шкатулка, где находились два
портрета, была торжественно помещена в единственном запиравшемся на ключ ящике
поставца, где лежал также пустой кошелек. Водворение этого сокровища не обошлось без
обильных слез и поцелуев. Когда Евгения спрятала ключ на груди, у нее не хватило духу
запретить Шарлю поцеловать место, где он теперь хранился.
— Ему уже отсюда не уйти, друг мой.
— Так и сердце мое всегда будет здесь.
— Ах, Шарль, это нехорошо, — сказала она с некоторым недовольством.
— Разве мы не муж и жена? — ответил он. — Ты дала мне слово, прими же мое слово.
— Твой! Твоя навеки! — раздалось одновременно.
На земле не бывало обета более целомудренного: душевная чистота Евгении на
мгновение освятила любовь Шарля.
На следующий день утренний завтрак прошел грустно. Несмотря на раззолоченный
халат и шейный крестик, подаренный Шарлем Нанете, она прослезилась, свободно выражая
свои чувства.
— Бедненький молодой барин в море идет. Да сохранит его господь!
В половине одиннадцатого вся семья отправилась проводить Шарля до нантского
дилижанса. Нанета спустила пса, заперла ворота и взялась нести дорожный мешок Шарля. Все
торговцы старой улицы высыпали на порог своих лавок, чтобы поглядеть на это шествие, к
которому присоединился на площади нотариус Крюшо.
— Смотри не заплачь, Евгения, — сказала ей мать.
— Ну, племянник, — сказал Гранде в подъезде гостиницы, целуя Шарля в обе щеки, —
уезжаете бедным, возвращайтесь богатым; вы найдете честь отца целой и невредимой. За это
отвечаю вам я, Гранде. И тогда от вас самих будет зависеть, чтобы…
— Ах, дядюшка, вы смягчаете горечь моего отъезда. Это лучший подарок, какой вы
могли мне сделать!

Не понимая, что говорит старый бочар, которого он прервал, Шарль поцеловал его,
оросив слезами благодарности его дубленую физиономию, а в это время Евгения жала изо
всех сил руку кузена и руку отца. Только нотариус улыбался, дивясь хитрости Гранде: он один
его понял. Четверо сомюрцев, окруженные несколькими зрителями, оставались возле
дилижанса, пока он не тронулся; а когда он исчез на мосту и стук колес слышался уже в
отдалении, винодел сказал:
— Скатертью дорожка!
К счастью, только нотариус Крюшо услышал это восклицание. Евгения с матерью
пошли на то место набережной, откуда могли еще видеть дилижанс, и махали белыми
платками; в ответ на это и Шарль замахал платком.
— Мама, мне хотелось бы на одну минуту обладать всемогуществом бога, — сказала
Евгения, когда платок Шарля исчез из глаз.

Чтобы не прерывать течения событий, происходивших в семье Гранде, необходимо
забежать вперед и бросить взгляд на операции, какие производил добряк в Париже при
посредстве де Грассена. Месяц спустя после отъезда банкира в руках Гранде были
государственные облигации на сто тысяч ливров ренты, купленные по курсу в восемьдесят
франков. Даже сведения, полученные из счетных книг после его смерти, так и не пролили ни
малейшего света на уловки, подсказанные ему недоверчивостью, никто не узнал, к каким же
способам он прибегнул, чтобы оплатить и получить эти облигации. Нотариус Крюшо полагал,