Page 63 - Мои университеты

- У меня изба застрахована была.
Помолчали, странно, как незнакомые, присматриваясь друг ко другу щупающими
глазами.
- Что теперь будешь делать, Михаил Антоныч?
- Подумаю.
- Уехать надо тебе отсюда.
- Посмотрю.
- У меня план есть, - сказал Панков, - пойдём на волю, поговорим.
Пошли. В дверях Панков обернулся и сказал мне:
- А - не робок ты! Тебе здесь - можно жить, тебя бояться будут...
Я тоже вышел на берег, лёг под кустами, глядя на реку.
Жарко, хотя солнце уже опускалось к западу. Широким свитком развернулось предо
мною всё пережитое в этом селе - как будто красками написано на полосе реки. Грустно было
мне. Но скоро одолела усталость, и я крепко заснул.
- Эй, - слышал я сквозь сон, чувствуя, что меня трясут и тащат куда-то. - Помер ты, что
ли? Очнись!
За рекой над лугами светилась багровая луна, большая, точно колесо. Надо мною
наклонился Баринов, раскачивая меня.
- Иди, Хохол тебя ищет, беспокоится!
Идя сзади меня, он ворчал:
- Тебе нельзя спать где попало! Пройдёт по горе человек, оступится спустит на тебя
камень. А то и нарочно спустит. У нас - не шутят. Народ, братец ты мой, зло помнит. Окроме
зла, ему и помнить нечего.
В кустах на берегу кто-то тихонько возился, - шевелились ветви.
- Нашёл? - спросил звучный голос Мигуна.
- Веду, - ответил Баринов.
И, отойдя шагов десять, сказал, вздохнув:
- Рыбу воровать собирается. Тоже и Мигуну - не легка жизнь.
Ромась встретил меня сердитым упрёком:
- Вы что же гуляете? Хотите, чтоб вздули вас?
А когда мы остались одни, он сказал хмуро и тихо:
- Панков предлагает вам остаться у него. Он хочет лавку открыть. Я вам не советую. А
вот что, я продал ему всё, что осталось, уеду в Вятку и через некоторое время выпишу вас к
себе. Идёт?
- Подумаю.
- Думайте.
Он лёг на пол, повозился немного и замолчал. Сидя у окна, я смотрел на Волгу.
Отражения луны напоминали мне огни пожара. Под луговым берегом тяжко шлёпал плицами
колёс буксирный пароход, три мачтовых огня плыли во тьме, касаясь звёзд и порою закрывая
их.
- Сердитесь на мужиков? - сонно спросил Ромась. - Не надо. Они только глупы. Злоба -
это глупость.
Слова его не утешали, не могли смягчить мое ожесточение и остроту обиды моей. Я
видел пред собою звериные, волосатые пасти, извергавшие злой визг:
"Кирпичами издаля!"
В это время я ещё не умел забывать то, что не нужно мне. Да, я видел, что в каждом из
этих людей, взятом отдельно, не много злобы, а часто и совсем нет её. Это, в сущности,
добрые звери, - любого из них нетрудно заставить улыбнуться детской улыбкой, любой будет
слушать с доверием ребёнка рассказы о поисках разума и счастья, о подвигах великодушия.
Странной душе этих людей дорого всё, что возбуждает мечту о возможности лёгкой жизни по
законам личной воли.
Но когда на сельских сходах или в трактире на берегу эти люди соберутся серой кучей,