Page 3 - Собор Парижской Богоматери

проникнуть вместе с ней в обширную залу Дворца, казавшуюся в день 6 января 1482 года
такой тесной, то зрелище, представившееся нашим глазам, не лишено было бы
занимательности и очарования; нас окружили бы вещи столь старинные, что они для нас были
бы полны новизны.
Если читатель согласен, мы попытаемся хотя бы мысленно воссоздать то впечатление,
которое он испытал бы, перешагнув вместе с нами порог обширной залы и очутившись среди
толпы, одетой в хламиды, полукафтанья и безрукавки.
Прежде всего мы были бы оглушены и ослеплены. Над нашими головами двойной
стрельчатый свод, отделанный деревянной резьбой, расписанный золотыми лилиями по
лазурному полю; под ногами – пол, вымощенный белыми и черными мраморными плитами. В
нескольких шагах от нас огромный столб, затем другой, третий – всего на протяжении залы
семь таких столбов, служащих линией опоры для пяток двойного свода. Вокруг первых
четырех столбов – лавочки торговцев, сверкающие стеклянными изделиями и мишурой;
вокруг трех остальных – истертые дубовые скамьи, отполированные короткими широкими
штанами тяжущихся и мантиями стряпчих. Кругом залы вдоль высоких стен, между дверьми,
между окнами, между столбами – нескончаемая вереница изваяний королей Франции,
начиная с Фарамонда: королей нерадивых, опустивших руки и потупивших очи, королей
доблестных и воинственных, смело подъявших чело и руки к небесам. Далее, в высоких
стрельчатых окнах – тысячецветные стекла; в широких дверных нишах – богатые, тончайшей
резьбы двери; и все это – своды, столбы, стены, наличники окон, панели, двери, изваяния –
сверху донизу покрыто великолепной голубой с золотом краской, успевшей к тому времени
уже слегка потускнеть и почти совсем исчезнувшей под слоем пыли и паутины в 1549 году,
когда дю Брель по традиции все еще восхищался ею.
Теперь вообразите себе эту громадную продолговатую залу, освещенную сумеречным
светом январского дня, заполоненную пестрой и шумной толпой, которая плывет по течению
вдоль стен и вертится вокруг семи столбов, и вы получите смутное представление о той
картине, любопытные подробности которой мы попытаемся обрисовать точнее.
Несомненно, если бы Равальяк не убил Генриха IV, не было бы и документов о деле
Равальяка, хранившихся в канцелярии Дворца правосудия; не было бы и сообщников
Равальяка, заинтересованных в исчезновении этих документов; значит, не было бы и
поджигателей, которым, за неимением лучшего средства, пришлось сжечь канцелярию, чтобы
сжечь документы, и сжечь Дворец правосудия, чтобы сжечь канцелярию; следовательно, не
было бы и пожара 1618 года. Все еще высился бы старинный Дворец с его старинной залой, и
я мог бы сказать читателю: «Пойдите, полюбуйтесь на нее»; таким образом, мы были бы
избавлены: я – от описания этой залы, а читатель от чтения сего посредственного описания.
Это подтверждает новую истину, что последствия великих событий неисчислимы.
Весьма возможно, впрочем, что у Равальяка никаких сообщников не было, а если,
случайно, они у него и оказались, то могли быть совершенно непричастны к пожару 1618 года.
Существуют еще два других весьма правдоподобных объяснения. Во-первых, огромная
пылающая звезда, шириною в фут, длиною в локоть, свалившаяся, как всем известно, с неба 7
марта после полуночи на крышу Дворца правосудия; во-вторых, четверостишие Теофиля:

Да, шутка скверная была,
Когда сама богиня Права,
Съев пряных кушаний немало,
3
Себе все небо обожгла.

Но, как бы ни думать об этом тройном – политическом, метеорологическом и
поэтическом – толковании, прискорбный факт пожара остается несомненным. По милости

3 Игра слов epice – по-французски – и пряности и взятка, palais – и небо и дворец.