Page 40 - Собор Парижской Богоматери

– это так и осталось невыясненным.
Едва успел он сделать несколько шагов по длинной, отлогой, немощеной и чем дальше,
тем все более грязной и крутой уличке, как заметил нечто весьма странное. Улица отнюдь не
была пустынна: то тут, то там вдоль нее тащились какие-то неясные, бесформенные фигуры,
направляясь к мерцавшему в конце ее огоньку, подобно неповоротливым насекомым, которые
ночью ползут к костру пастуха, перебираясь со стебелька на стебелек.
Ничто не делает человека столь склонным к рискованным предприятиям, как ощущение
невесомости своего кошелька. Гренгуар продолжал подвигаться вперед и вскоре нагнал ту из
гусениц, которая ползла медленнее других. Приблизившись к ней, он увидел, что это был
жалкий калека, который передвигался, подпрыгивая на руках, словно раненый
паук-сенокосец, у которого только и осталось что две ноги. Когда Гренгуар проходил мимо
паукообразного существа с человечьим лицом, оно жалобно затянуло:
– La buona mancia, signer! La buona mancia! 23
– Чтоб черт тебя побрал, да и меня вместе с тобой, если я хоть что-нибудь понимаю из
того, что ты там бормочешь! – сказал Гренгуар и пошел дальше.
Нагнав еще одну из этих бесформенных движущихся фигур, он внимательно оглядел ее.
Это был калека, колченогий и однорукий и настолько изувеченный, что сложная система
костылей и деревяшек, поддерживавших его, придавала ему сходство с движущимися
подмостками каменщика. Гренгуар, имевший склонность к благородным классическим
сравнениям, мысленно уподобил его живому треножнику Вулкана.
Этот живой треножник, поравнявшись с ним, поклонился ему, но, сняв шляпу, тут же
подставил ее, словно чашку для бритья, к самому подбородку Гренгуара и оглушительно
крикнул:
– Senor caballero, para comprar un pedazo de pan! 24
«И этот тоже как будто разговаривает, но на очень странном наречии. Он счастливее
меня, если понимает его», – подумал Гренгуар.
Тут его мысли приняли иное направление, и, хлопнув себя по лбу, он пробормотал:
– Кстати, что они хотели сказать сегодня утром словом «Эсмеральда»?
Он ускорил шаг, но нечто в третий раз преградило ему путь. Это нечто или, вернее, некто
был бородатый, низенький слепец еврейского типа, который греб своей палкой, как веслом;
его тащила на буксире большая собака. Слепец прогнусавил с венгерским акцентом:
– Facitote caritatem! 25
– Слава богу! – заметил Гренгуар. – Наконец-то хоть один говорит человеческим
языком. Видно, я кажусь очень добрым, если, несмотря на мой тощий кошелек, у меня все же
просят милостыню. Друг мой, – тут он повернулся к слепцу, – на прошлой неделе я продал
мою последнюю рубашку, или, говоря на языке Цицерона, так как никакого иного ты,
по-видимому, не понимаешь: vendidi hebdomade nuper transita meam ultimam chemisam. 26
Сказав это, Гренгуар повернулся спиной к нищему и продолжал свой путь. Но вслед за
ним прибавил шагу и слепой; тогда и паралитик и безногий поспешили за Гренгуаром, громко
стуча по мостовой костылями и деревяшками. Потом все трое, преследуя его по пятам и
натыкаясь друг на друга, завели свою песню.
– Caritatem!.. 27 – начинал слепой.

23 Подайте, синьор! Подайте! (итал.)

24 Сеньор кабальеро, подайте на кусок хлеба! (исп.)

25 Подайте милостыню! (лат.)

26 На прошлой неделе я продал свою последнюю рубашку (лат.)

27 Милостыню! (лат.)