Page 38 - Собор Парижской Богоматери

словно падающая стрела, соскользнула с лошади и исчезла быстрее молнии.
– Дьявольщина! – воскликнул Феб и приказал стянуть потуже ремни, которыми был
связан Квазимодо. – Я предпочел бы оставить у себя девчонку!
– Ничего не поделаешь, капитан, – заметил один из стрелков, – пташка упорхнула,
нетопырь остался.

V. Неудачи продолжаются

Оглушенный падением Гренгуар продолжал лежать на углу улицы, у подножия статуи
Пречистой девы.
Мало-помалу он стал приходить в себя; несколько минут он еще пребывал в каком-то не
лишенном приятности полузабытьи, и воздушные образы цыганки и козочки сливались в его
сознании с тяжелым кулаком Квазимодо. Но это состояние длилось недолго. Острое
ощущение холода там, где его тело прикасалось к мостовой, заставило его очнуться и привело
в порядок его мысли.
– Отчего мне так холодно? – спохватился он и только тут заметил, что лежит почти в
самой середине сточной канавы.
– Черт возьми этого горбатого циклопа! – проворчал сквозь зубы Гренгуар и хотел
приподняться, но он был так оглушен падением и так сильно ушибся, что это ему не удалось.
Впрочем, руками он владел свободно; зажав нос, он покорился своей участи.
«Парижская грязь, – размышлял он (ибо был твердо уверен, что этой канаве суждено
послужить ему ложем, – А коль на ложе сна не спится, нам остается размышлять!) –
парижская грязь как-то особенно зловонна. Она, повидимому, содержит в себе очень много
летучей и азотистой соли – так по крайней мере полагает Никола Фламель и герметики…»
Слово «герметики» вдруг навело его на мысль об архидьяконе Клоде Фролло. Он
вспомнил происшедшую на его глазах сцену насилия; вспомнил, что цыганка отбивалась от
двух мужчин, что у Квазимодо был сообщник, и суровый, надменный образ архидьякона
смутно промелькнул в его памяти.
«Вот было бы странно!» – подумал он и, взяв все это за основание, принялся возводить
причудливое здание гипотез – сей карточный домик философов.
– Так и есть! Я замерзаю! – воскликнул он, снова возвращаясь к действительности.
И правда, положение поэта становилось невыносимым. Каждая частица воды отнимала
частицу тепла У его тела, и температура его мало-помалу пренеприятным образом стала
уравниваться с температурой.
А тут еще на Гренгуара обрушилась новая беда. Ватага ребятишек, этих маленьких
босоногих дикарей, которые под бессмертным прозвищем «гаменов» испокон века гранят
мостовые Парижа и которые еще во времена нашего детства швыряли камнями в каждого из
нас, когда мы по вечерам выходили из школы, только за то, что на наших панталонах не было
дыр, – стая этих маленьких озорников, нисколько не заботясь о том, что все кругом спали, с
громким хохотом и криком бежала к тому перекрестку, где лежал Гренгуар. Они волокли за
собой какой-то бесформенный мешок, и один стук их сабо о мостовую разбудил бы мертвого.
Гренгуар, душа которого еще не совсем покинула тело, приподнялся.
– Эй! Генекен Дандеш! Эй! Жеан Пенсбурд! – во все горло перекликались они. –
Старикашка Эсташ Мубон, что торговал железом на углу, помер! Мы раздобыли его
соломенный тюфяк и сейчас разведем праздничный костер! Сегодня праздник в честь
фламандцев!
Подбежав к канаве и не заметив Гренгуара, они швырнули тюфяк прямо на него. Тут же
один из них взял пучок соломы и запалил его от светильни, горевшей перед статуей Пречистой
девы.
– Господи помилуй! – пробормотал Гренгуар. – Кажется, теперь мне будет слишком
жарко!
Минута была критическая. Гренгуар мог попасть из огня да в полымя. Он сделал