Page 46 - Татьяна Евгеньевна Шумилова – литературовед, критик,ученый : биобиблиогр. указ.

Наверное, потому, что ужасы сквера появились не сразу и
у меня была возможность как-то попривыкнуть, обмозолиться.
Первое потрясение, куда более сильное, чем от куркуль-
ской смерти, я испытал от тихого уличного случая.
Женщина в опрятном и поношенном пальто с бархатным
воротничком и столь же опрятным и поношенным лицом на мо-
их глазах поскользнулась и разбила стеклянную банку с моло-
ком, которое купила у перона на станции. Молоко вылилось в
обледевший нечистый след лошадиного копыта. Женщина пу-
стилась перед ним, как перед могилой дочери, придушенно
всхипнула и вдруг вынула из кармана простую обгрызаную де-
ревянную ложку. Она плакала и черпала ложкой молоко из ко-
пытной ямки на пороге, плакала и ела, плакала и ела, аккуратно,
без жадности, воспитанно.
А я стоял в стороне и – нет, не ревел вместе с ней – боялся,
надо мной засмеются прохожие». Что можно сказать по поводу
этого эпизода? Заставляет цепенеть не только картина, нарисо-
ванная писателем, но и мысли о том, что слезы сочувствия могут
вызвать смех.
И … опять разговор о справедливости. Какова же конеч-
ная цель революции? Сделать счастливыми каждого трудящего-
ся. Вспомним, как счастлив был Мирошка Богаткин из преды-
дущего рассказа, в руки которого попали гнедые кони Антона
Коробова. И вот в рассказе «Хлеб для собаки» у ног Дыбакова –
первого секретаря райкома партии лежит доходяга и жутко
оскалив зубы вопрошает: «Перед смертью скажи... за что... за
что меня ? Неужель всерьез за то, что две лошади имел ?».
Так в чем же высшая справедливость ? Не этот ли вопрос
мучил отца рассказчика: «Отец часто стал повторять одну фразу.
Сидел на крыльце вечером, слушал дергача, курил, вдруг встря-
хивался:
– Что-то тут не продумано.
Читал после обеда газеты, откладывал их, морщил лоб:

43