Page 592 - И жили люди на краю

589
меня немец единой бомбой и супружницу, и дочку... Написала
мне про то моя мамаша, и свет мне стал не мил. Всё потеряно,
конец... – он опрокинул в широкий розовый, с прокуренными
зубами рот содержимое стакана. – Но, оставшись жить, я понял:
почти всякому человеку предписано хоть раз перетерпеть
огромное горе. И перетерпел.
«Перетерпеть горе. Перетерпеть... – Вадим ухватился за эти
слова Валерьянова. – Всякому... хоть раз... перетерпеть».
– Могу у тебя пожить дня три-четыре?
– Живи.
Евграфов утром, как обычно, уходил на работу, под вечер
бывал у тёщи, принося что-нибудь из продуктов, терпеливо
выслушивал её причитания, жалостливо ласкал дочку и
возвращался к Платону.
В третье утро, пересекая перекрёсток, он машинально
глянул на крупную лошадь, только что вытянувшую на взгорок
от Белого моста широкие сани, и передёрнулся – на санях сидела
Надежда; она была в желтоватом полушубке. Повернулась не в
сторону Евграфова, а к какому-то мужчине в порванной
телогрейке – тот поднимался с саней, а она что-то говорила ему.
Мужчина наклонился к ней так, словно хотел поцеловать. Она
легонько оттолкнула его и опять что-то сказала. Мужчина,
выпрямился, улыбаясь, и Евграфов узнал его.
Ромашов! Ни черта себе! Каким это образом Ромашов
оказался с его женой, которую считают погибшей?
Евграфов подбежал к саням.
– Где ты была?
Надежда глянула на мужа, и в глазах её раненой птицей
забился испуг.
– Вадим?.. Как я намучалась! Я же с самолёта упала. Он вот,
Михаил, спас меня.
– Спас? Любопытно… как это? – язвительно хмыкнул